Хвост прохожих возле сквера

Оборачивался в страхе,

Дети, бросив свой песочек,

Мчались к нянькам поскорей:

Кто такие? Что за хохот?

Что за странные манеры?

Мексиканские ковбои?

Укротители зверей?..

А под аркой министерства

Околоточный знакомый,

Добродушно ухмыляясь,

Рявкал басом, как медведь:

«Как, Аркадий Тимофеич,

Драгоценное здоровье?» —

«Ничего, живем — не тужим.

До ста лет решил скрипеть!»

До ста лет, чудак, не дожил…

Разве мог он знать и чаять,

Что за молодостью дерзкой

Грянет темная гроза —

Годы красного разгула,

Годы горького скитанья,

Засыпающего пеплом

Все веселые глаза…

Сугробы в дымчатой чалме

Встают буграми в переулке —

И ветер, радостный и гулкий,

Взвевает хлопья в сизой тьме.

        Дома молчат,

        Сквозистый сад

Пушистым инеем окован…

Закат, румянцем зачарован,

Раскинул тихий водопад.

        Хрустят шаги.

        Вокруг ни зги.

Снежинки вьются с ветром в лад.

Баржи на скованной Пскове

В лед вмерзли неподвижной грудью.

Шагай и радуйся безлюдью,

Тони в морозной синеве!

        Гостиный двор

        Рядами нор

Зияет холодно и четко.

Сквозь снег лампада рдеет кротко.

Вверху — декабрьских звезд убор,—

        И белый пух

        Безмолвных мух

Вкось тихо вьется за забор.

А ветер, свежестью пьяня,

Над башлыком кружит, бездельник.

В окне сверкнул, дробясь, сочельник…

Здесь — в этом доме — ждут меня.

        Горит лицо…

        В снегу крыльцо.

Сквозь войлок — топот детских лапок.

В передней груда шуб и шапок,

А в зале в блестках — деревцо.

        Встряхнешь сюртук,

        Пожмешь сто рук —

И влезешь в шумное кольцо.

О белоснежный, круглый стол!

Узвар из терпких груш так лаком…

Кутьи медовой зерна с маком,

Висячей лампы частокол…

        Куда-то в бок

        Под потолок

Струится пар из самовара.

В углу гудит-бубнит гитара,

Краснеет докторский висок,—

        И томный бас

        Пленяет нас

Под самоварный говорок…

Но в зале плавною волной

Вальс из-под клавиш заструился.

Цуг пар вкруг елки закружился…

В окне — лес перьев ледяной…

        Сквозь блеск свечей,

        Сквозь плеск речей

Следишь, как вихрь гудит на крыше,

И в сердце вальс звенит все тише,

И кровь стучит все горячей…

        А за стеной,

        Как дождь весной,

Ребячий говор все звончей.

Там в детской шумный, вольный пир.

Как хорошо у тети Вали!

Старушка-няня в пестрой шали

Ей-ей не страшный командир…

        Пьют чай, пищат,

        А в пальцах — клад —

Игрушек елочных охапка.

Стреляет печка — ей не зябко!

Кадет, пыхтя, сосед оршад.

        Домашний кот,

        По кличке Жмот,

Сел у огня и греет зад…

За елкой — темный уголок…

Трещат светильни, пахнет хвоей.

Телеграфиста с пухлой Зоей

Сюда толкнул лукавый рок.

        Сейчас, сейчас

        Сей лоботряс,

Хватив для храбрости мадерцы,

К ее туфлям положит сердце,—

Уж трижды крякнул хриплый бас…

        Дрожит слегка

        Ее рука…

Я не завистник. В добрый час!

Но поздно… В милой толкотне

В передней возишься с калошей.

Двор спит. Склонясь под снежной ношей,

Березка никнет в тишине.

        Разрыв постель,

        Шипит метель…

Молчат пушистые часовни,

Визжат раскатистые дровни.

В безлюдном сквере стынет ель.

        Скрипят шаги.

        Вокруг — ни зги.

Снежок заводит карусель…

Из мглы всплывает ярко

Далекая весна:

Тишь гатчинского парка

И домик Куприна.

Пасхальная неделя,

Беспечных дней кольцо,

Зеленый пух апреля,

Скрипучее крыльцо…

Нас встретил дом уютом

Веселых голосов

И пушечным салютом

Двух сенбернарских псов.

Хозяин в тюбетейке,

Приземистый, как дуб,

Подводит нас к индейке,

Склонивши набок чуб…

Он сам похож на гостя

В своем жилье простом…

Какой-то дядя Костя

Бьет в клавиши перстом.

Поют нескладным хором,—

О ты, родной козел!

Весенним разговором

Жужжит просторный стол.

На гиацинтах алых

Морозно-хрупкий мат.

В узорчатых бокалах

Оранжевый мускат.

Ковер узором блеклым

Покрыл бугром тахту,

В окне, — прильни-ка к стеклам, —

Черемуха в цвету!