Пришла жена с эмалевым судком, Увядшая и тихая подруга. Смахнула шерсть с собачьего стола, Газету распластала… Три тона расцветили мглу навеса: Бледно-зеленый, алый и янтарный — Салат, томаты, хлеб. Друг другу старики передают С изысканностью чинной То нож, то соль… Молчат, — давно наговорились. И только кроткие глаза, Не отрываясь, смотрят вдаль На облака — седые корабли, Плывущие над грязными домами: Из люков голубых Сквозь клочья пара Их прошлое, волнуясь, выплывает. Я прохожий, Смотрю на них с зеленого откоса Сквозь переплет бурьяна И тоже вспоминаю: Там, у себя на родине, когда-то Читал о них я в повести старинной,— Их «старосветскими помещиками» звали… Пускай не их — других, но символ тот же, И те же выцветшие, добрые глаза, И та же ясная внимательность друг к другу,— Два старых сердца, спаянных навеки. Как этот старый человек, С таким лицом, значительным и тонким, Стал стричь собак? Или в огромной жизни Занятия другого не нашлось? Или рулетка злая Подсовывает нам то тот, то этот жребий, О вкусах наших вовсе не справляясь? Не знаю… Но горечи в глазах у старика Я, соглядатай тайный, не приметил… Быть может, в древности он был бы мудрецом, В углу на площади сидел, лохматый, в бочке И говорил глупцам-прохожим правду За горсть бобов… Но современность зла: Свободных бочек нет, Сограждане идут своей дорогой, Бобы подорожали,— Псы обрастают шерстью, И надо же кому-нибудь их стричь. Вот — пообедали. Стол пуст, свободны руки. Подходит девушка с китайским вурдалаком, И надо с ней договориться толком, Как тварь любимую по моде окорнать… 1930 В метро * В стеклянном ящике Случайно сбились в кучу Сто разных душ… Выходят-входят. Как будто рок из рога бытия Рукой рассеянною сыплет Обрывки слов, улыбки, искры глаз И детские забавные ужимки. Негр и француз, старуха и мальчишка, Художник с папкой и делец с блокнотом, И эта средняя безликая крупа, Которая по шляпам лишь различна… На пять минут в потоке гулком слиты, Мы, как в ядре, летим в пространство. Лишь вежливость — испытанная маска — Нас связывает общим безразличьем. Но жажда ропщет, но глаза упорно Все ищут, ищут… Вздор! Пора б тебе, душа, угомониться, И охладеть, и сжаться, И стать солидной, европейскою душой. В углу в сутане тусклой Сидит кюре, добряк круглоголовый, Провинциал, с утиными ступнями. Зрачки сквозь нас упорными гвоздями Лучатся вдаль, мерцают, А губы шепчут По черно-белым строчкам Привычные небесные слова… Вот так же через площадь, Молитвенник раскрыв, Сомнамбулою тихой Проходит он сквозь строй автомобилей И шепчет — молит — просит,— Все о своей душе, Все о своем спасенье… И ангелы, прильнув к его локтям, Его незримо от шоферов ограждают. О Господи, из глубины метро Я о себе взывать к Тебе не буду… Моя душа лениво-бескорыстна, И у Тебя иных забот немало: Там над туннелем хоровод миров, Но сложность стройная механики небесной Замутнена бунтующею болью Твоей бескрылой твари… Но если можно, Но если Ты расслышишь, Я об одном прошу: Здесь на земле дай хоть крупицу счастья Вот этому мальчишке из отеля В нелепой куцей куртке И старику-посыльному с картонкой, И негру хмурому в потертом пиджаке, И кроткому художнику соседу, Задумчиво сосущему пастилку, И мне — последнему — хотя бы это лето Беспечностью веселой озари… ………………………………………………………………… Ты знаешь, — с каждым днем Жить на Твоей земле становится трудней. 1930 Пустырь *
Где газовый завод вздымал крутые трубы, Столбами пламени тревожа вечера,— Там нынче — пепелище. Вдали амфитеатром — Изгибы стен, балконы, ниши, окна, Парижский пестрый мир, А здесь — пустыня. Сухой бурьян бормочет на ветру, Последние ромашки доцветают, В углу — каштан пожухлый, кроткий, тихий, Костром холодным в воздухе сквозит. Плиты в мокрых ямах Отсвечивают окисью цветистой; Над скатом поздний клевер Беспечно зеленеет, А в вышине — тоскующие сны — Клубятся облака. Как бешеные, носятся собаки, Играют в чехарду, Друг друга за уши, как дети, теребят И добродушно скалят зубы. «Чего стоишь, прохожий? Побегал бы ты с нами вперегонки… Через бугры и рвы галопом вольным… Гоп!» Так глухо за стеной звенят трамваи, Так плавно куст качается у ног, Как будто ты в подводном царстве. А у стены старик — Небритый нищий, плотный, красный, грязный — Среди обрезков ржавой жести В роскошной позе на мешках возлег И, ногу подогнув, читает — Я по обложке яркой вижу — Роман бульварный… Господь с тобой, бездомный сибарит! |
