Нет песен в городе! Нет благодатных звуков:

Ни пенья птиц, ни шелеста кустов.

Нестройный гам гудков, сирен и стуков,

И под колесами зловещий гул мостов.

Здесь не гремит густой орган прибоя,

Здесь нет цикад — беспечных скрипачей,

И только ветер, жалуясь и воя,

Летит вдоль вывесок во тьме слепых ночей.

Трамвайный лязг прорежет миг раздумья.

Смолкает в сердце робкая свирель…

На площади в копеечном бездумье

Под визг шарманки вьется карусель.

На перекрестке средь кружка немого

Исходит воплем продавец шнурков,

Да на реке, как мутный бред больного,

С буксиров вьется ржавый хрип гудков.

И лишь под аркою за будочным скелетом

Слепой солдат с собакой визави

Поет простуженным, надорванным фальцетом

О девушке, о счастье, о любви…

Но в том же городе над улицами где-то

Сверкает зал, притихла зыбь голов…

И вспыхнул звук, — он словно луч рассвета,

Возносит песнь на крыльях горьких слов.

Плывет мелодия, хрустальная услада.

О старомодная, бессмертная мечта!

Железная уходит ввысь ограда,

Синеют дали. Боль и красота.

В глазах банкира — грезы гимназиста,

Седой военный лоб закрыл рукой,

Худой конторщик с головою Листа

К колонне прислоняется щекой.

Пусть композитор спит давно в могиле,—

Из черных нот, прерывистых значков,

Воскресла вновь в непобедимой силе

Волна любви и лучезарных снов…

Дробятся в люстре светлой песни брызги,

Колышется оранжевая мгла…

……………………………………………………………………

И вновь на улице. Гудки — сирены — визги,

Но над пальто — два радужных крыла…

На улице холод и сизый туман.

Внизу перед лавкой скучает платан…

На голой верхушке болтается лист,

И каждая ветка — как серенький хлыст.

А ветер, слетая воздушной тропой,

Сечет по коре дождевою крупой…

Хотя бы один прилетел воробей!

Угрюмое небо асфальта грубей,

И дети, к стеклу прижимая носы,

Проводят у окон пустые часы…

Огонь электрический вспыхнул дугой —

Сверкнули дождинки вдоль ветки нагой.

На светлую лавку косится платан:

Мальчишка в окне выбирает банан,

Лукавая кошка, урча на огонь,

Хозяйскую дочку толкает в ладонь.

Гирляндой прозрачной лежит виноград,

Над сыром краснеет пузатый томат…

Так радостно дереву в уличной мгле

Следить за уютною жизнью в стекле:

Как будто оно в освещенном кругу

Качает ветвями на летнем лугу,—

Внизу на салфетке закуски стоят,

И прыгают дети, и люди едят…

Но мимо по улице шел господин…

Другие с собаками, он был один.

С кривою усмешкой, хоть не был он пьян,

Погладил он тихо продрогший платан.

И вздрогнуло дерево в уличной мгле:

Как будто бы сердце забилось в стволе,

И стало так страшно средь улицы злой

С далекой сверкающей башней-иглой.

Посреди свинцовой Сены

Стынет голая аллея,

Под мостом мычат сирены

И закат мутнее клея.

Справа крыши

И ворот фабричных латы,

Слева в нише

Складов грязные заплаты.

Волны мутны, тусклы, серы…

Вдоль откосов чернь бурьяна.

Две купальни, как химеры,

Вздели ребра из тумана.

Пусто. Вьются туч лохмотья.

Голых ясеней скелеты

Подымают к небу прутья.

Рябь воды мрачнее Леты.

Вдруг навстречу из-за ниши

На колесах два ажана,

Как летучие две мыши,

Пронеслись в волнах тумана.

На мостах визжат трамваи…

Башня мертвая сверкает…

Под откосом мерзнут сваи.

Цепь скрипит. Собака лает.

Но на ска́мьях справа-слева

В этой мгле над Сеной хмурой

Звенья вечного напева —

Молчаливые фигуры.

Кто они? Швея — приказчик,

Подмастерье иль прислуга…

Лотерейный старый ящик

Им помог найти друг друга.

И они не видят даже,

Как над ними из-за арки

По ночной всплывает саже

Тень Лауры и Петрарки.

Прохожу, поднявши ворот.

Ночь зажглась огнем полдневным,

Над мостами ропщет город

Контрабасом задушевным.

В Сене отсвет вспыхнул дальний

Аметистовою пылью.

Даже грязные купальни

Стали радостною былью.