Терпимость, совестливость, миролюбье, честь,
Прилежность, набожность, усердие в работе…
Ну! Как вас там еще?.. Всех вас не перечесть,
Что добродетелями вечными слывете!
Клянусь вам, что не я — беда моя виной
Тому, что некогда вы овладели мной!
Но я служил вам и не требую прощенья!
Однако я постиг и понял вашу суть.
Спешите же других завлечь и обмануть:
Я вновь не попадусь на ваши ухшцренья!
О, скопище лжецов, о, подлые скоты,
Что сладко о добре и кротости вещают!
Спасение сулят погибшим ваши рты,
А нищим вечное блаженство обещают.
Так где ж он, ваш господь? Где он, спаситель ваш,
Который все простит, коль все ему отдашь,
Как вы внушаете?.. Где сын его чудесный?
А где же дух святой — целитель душ больных?
Пусть явится! Ведь я больней всех остальных!
Иль маловато сил у троицы небесной?!
Личина сорвана, нелепых басен плод!
И все ж я сознаю: есть существо над нами,
Которое казнит, беду и гибель шлет,
И я… я избран им лежать в зловонной яме.
Порой оно спешит, чтобы меня поднять,
Но вовсе не затем, чтоб боль мою унять,
А смертных поразить прощением притворным,
То, указав мне цель, влечет к делам благим
И тут же мне велит сопротивляться им,
Чтоб счел меня весь мир преступником позорным.
Так вот он где, исток несчастья моего!
Награда мне за труд — нужда, обиды, хвори.
Ни теплого угла, ни денег — ничего.
Гогочут остряки, меня узревши в горе.
В бездушье схожие — заметь! — с тобой, творец,
Друг оттолкнул меня, отвергли мать, отец,
Я ненавистен всем и ничего не стою.
Что породил мой ум, то вызывает смех.
Малейший промах мой возводят в смертный грех.
Душа очернена усердной клеветою.
Когда бы я и впрямь хотя б кого-нибудь
Презреньем оскорбил, обидел нелюбовью,
Насмешкой дерзкою невольно ранил в грудь
Иль отдал бы во власть жестокому злословью,—
То, веришь ли, господь, я даже был бы рад,
Расплату понеся, навечно кануть в ад
Иль стать добычею тех самых темных духов,
О коих у твоих прилежных христиан
За десять сотен лет в пределах разных стран
Скопилось множество пустых и вздорных слухов.
О ты, который есть начало всех начал!
Что значит поворот вселенского кормила?
Скажи, зачем в ту ночь отец меня зачал?
Зачем ты сделал так, что мать меня вскормила?
Когда б тобой на жизнь я не был осужден,
Я был бы среди тех, кто вовсе не рожден,
В небытии покой вкушая беспредельный.
Но, созданный твоею властною рукой,
Вериги нищеты влачу я день-деньской,
И каждый миг меня колотит страх смертельный.
Будь проклят этот мир! Будь проклят свет дневной!
Будь трижды проклято мое долготерпенье!
Оставь меня, но вновь не тешься надо мной,
Не умножай мой страх! Даруй мне утешенье!
Христос, спаситель мой! Я вновь тебе молюсь.
В бессилии в твои объятия валюсь:
Моя земная жизнь страшней любого ада.
Я чую ад внутри, я чую ад вовне.
Так что ж способно дать успокоенье мне?
Лишь только смерть моя или твоя пощада!
Прощай, бесценная когда-то,
Меня родившая страна!
Ты смертным ужасом объята.
Будь в близкой буре спасена!
Тебя покинув, я оставлю
Позор, обиды, зависть, травлю,
Друзей предательскую спесь.
Страна разбойничьих законов!
Клянусь, что в обществе драконов
Я был бы счастливей, чем здесь.
Ты вся пропитана обманом.
Честь, совесть, вера — все труха.
К моим стенаньям непрестанным
Ты равнодушна и глуха.
Жестокосердная Леена!
Как из родительского плена
Твоим сынам свершить побег?
На что тебе их ум? Их знанья?
Чтоб скрыть иные злодеянья?!
О, лживый мир! О, подлый век!
Мать сына в горе не оставит,
А коли сбился он с пути,
На верный путь его наставит,
Поможет истину найти.
Но ты иначе поступала:
Мне яд в лекарства подсыпала
И не из праха подняла,
А, чтоб свои поз; рыть убытки,
Меня ограбила до нитки,
Убийц презренных наняла.
Ну, что ж! Неправда правит миром.
Вот пастыри твои стоят:
В пустых сердцах, обросших жиром,
Лишь похоть гнусную таят.
Тартюфы, трутни и мерзавцы,
Мздоимцы и христопродавцы,
Они не выпустят из лап
Страну, захваченную ими,
Задохшуюся в смрадном дыме,—
Кумиры толп, любимцы баб!
Здесь предрассудок мысль хоронит,
Богач пинает бедняка,
Ликует гнет, свобода стонет,
Терзает ворон голубка.
Ростовщики — враги Христовы —
Скупить отечество готовы
И в роскоши проводят дни.
Своекорыстные злодеи —
По сути, те же иудеи,
Хоть не обрезаны они!
А на таможне, где граница,
Я только слышу что ни день:
Что стоит шерсть? Почем пшеница?
Какие цены на ячмень?
Мужи германские устали.
А чем же наши дамы стали?
Достаточно взглянуть на них:
Одни румяна да белила!
Давно их Женственность забыла,
И только Глупость любит их.
В таком безмерном запустенье
Я вижу родину свою.
Она — зачахшее растенье.
Ее с трудом я узнаю.
Ни вдохновения, ни мысли —
Они давным-давно прокисли
В удушье мерзостной тюрьмы.
Плоды искусства затерялись.
И тщетно мир спасти старались
Святые, светлые умы!
Страшусь! Гремят раскаты грома.
Холодный ветер тучи мчит.
Враги теснятся возле дома.
Рука расплаты в дверь стучит.
Что мне презренье? Что мне кара?
Стою, как Биант средь пожара,
Покорен року своему.
С тобой не свидимся мы снова.
Но даже воздуха родного
Глотка с собой я пе возьму.
