Когда в 1517 году, Клод Французская въезжала в столицу, юная королева была представлена в виде Девы Марии, в белом одеянии, символе чистоты, в окружении аллегорических фигур, иллюстрирующих главные добродетели, каждая из которых была связана с одной из принцесс королевства:

Луиза Савойская, герцогиня Ангулемская, Маргарита Лотарингская, вдовствующая герцогиня Алансонская, Анна, герцогиня Бурбонская, и Мария Люксембург, графиня Вандомская, являясь представительницами женской власти в начале XVI века, соответствовали четырем главным добродетелям и, похоже, воплощали библейские и античные образцы женской мудрости. Несомненно, идея заключалась в том, что эти четыре принцессы будут наставлять юную Клод Французскую и передадут ей свои знания о правительстве и дворе.

Анна, хотя и несколько отодвинутая на второй план, в этом представлении 1517 года вновь ассоциировалась с идеей женской власти. А сама идея такого представления, вероятно, принадлежала Луизе Савойской, поскольку она всегда ассоциировала свою тётю и наставницу с властью, которой та обладала. Именно поэтому она включила Анну в галерею карандашных портретов, написанных по её просьбе Жаном Клуэ около 1525 года. Эта коллекция была частью политической программы, призванной показать Луизу Савойскую в окружении идеального французского двора, в который, естественно, входила и недавно скончавшаяся герцогиня Бурбонская[323].

Вполне вероятно, что Анна сама заказывала инсценировку своих въездов в город Мулен. Дошедшие до нас источники очень скудны, а значит, мы не имеем точного представления о том, как могла быть представлена герцогиня. О въезде Анны в Мулен кратко упоминает автор книги Старшая дочь фортуны:

В этом представлении все символизировало славу принцессы, её непревзойденное богатство, говорящее о власти и престиже, так и оставшимися непревзойденными.

В 1503 году Анна вновь заявила о себе, организовав в виде грандиозного представления похороны своего мужа, герцога Пьера Бурбонского. Все расходы были оплачены герцогиней, сохранившей право на владение герцогством из-за несовершеннолетия своей дочери Сюзанны. Рассказ Жака де Биге, оруженосца Карла VIII происходившего из знатной семьи Бурбонне, свидетельствует о желании герцогини придать этой траурной церемонии политический характер[325]. Анна продемонстрировала какое место во главе герцогства, несмотря на смерть мужа, она отводила Сюзанне и самой себе. Ещё при жизни герцог Пьер предоставил своей жене полную свободу в организации церемонии своих похорон.

Удовлетворилась ли Анна "церемониалом принцев" или использовала "королевский ритуал"[326], в частности, как при похоронах Карла VIII, которые все ещё были на памяти всех современников? Ответ очевиден и вряд ли вызовет удивление: выбранный Анной церемониал проистекал из желания подражать королевскому ритуалу. Это видно по использованию, поддерживаемого шестью рыцарями над гробом, балдахина из золотой ткани, который обычно предназначался для короля. К этому добавилось присутствие изваяния герцога — воскового манекена, помещенного на крышку гроба, который "воплощал неизменность королевского величия" и как таковой всегда был королевской прерогативой. Впервые манекен появился на похоронах принца не имевшего королевского титула. Использование королевских прерогатив символизировало прошлую политическую власть герцога как главы королевства и герцогства.

Упоминание о власти которой обладал Пьера обязательно подразумевало упоминание и о власти Анны. Это было всем очевидно. Именно поэтому герцогиня попросила герольда в конце похоронной церемонии продекламировать следующие слова:

Таким образом Анна утвердила свой полный суверенитет над герцогством, положив конец всем иным претензиям. После провозглашения этих особенно красноречивых и значимых, даже удивительных и новаторских слов, тело покойной было доставлено в герцогскую усыпальницу в Сувиньи, куда его сопровождали главы различных младших ветвей дома Бурбонов, Монпансье и Вандом, но не сама вдова.

Слова герольда явно были призваны подчеркнуть власть Анны как герцогини. Таким образом она заявила о себе как о неоспоримой владелице герцогства и публично произнесенные слова, особенно в присутствии графа Карла Монпансье, который мог на него претендовать, должны были гарантировать передачу наследства, все земли которого были указаны без исключения. Эта декларация была настолько эффективной и действенной, что Анна и Сюзанна воспринимали её как источник права.

В любом случае, эта декларация показывает главную заботу герцогини, заключавшуюся в сохранении всех владений Пьера Бурбонского за собой и своей дочерью. Подобно тому, как смерть короля порождала нового государя с непосредственностью, характерной для французской королевской власти, так хорошо выраженной в формуле Король умер, да здравствует король (Le roi est mort, vive le roi), смерть герцога Пьера II непосредственно привела к власти его жену и дочь. Переход верховной власти в королевстве к женщине, исключавшийся Салическим законом, оказался возможным в случае с герцогствами Бурбонским и Оверньским. По крайней мере, претензии Анны на власть над герцогствами стали объективной реальностью. На похоронах Карла VIII в 1498 году был введен ряд новшеств, в частности, беспрецедентный возглас "да здравствует король", без указания имени, что соответствовало понятию "бессрочности королевской власти", которую больше не нужно было связывать с конкретным человеком[328]. Корона не могла быть вакантной, потому что король никогда не умирает. Эта королевская прерогатива была перенесена на двух женщин, разделивших единую власть, поскольку Сюзанна стала герцогиней после смерти отца, в соответствии с ордонансом Людовика XII от 29 мая 1498 года. Меч, символизирующий осуществление власти, был поднят под крики "да здравствуют герцогини", разделившие владение герцогствами и использовавшие для демонстрации своей власти соответствующие регалии.