Жан Фулькар, прокурор Реймского эшевенажа[314], составил "декларацию даров, которые должны были быть сделаны во время коронации" Карла VIII в Реймсе в 1484 году. В ней принцесса Анна названа первой и самой знатной, опередив принцев крови, дворян и высших чиновников королевства, прибытие которых ожидалось. "Мадам де Божё" была предложена "прекрасная скатерть, пунш белого вина и два пунша кларета", в то время как герцоги Орлеанский, Бурбонский, Алансонский, Лотарингский и их супруги получили всего по два пунша вина. Превосходила ли Анна всех этих принцев и государственных служащих в достоинстве и власти? Несомненно, ведь ей было уделено особое внимание. Реймсский хронист рассказывает, что "в среду 26-го числа дворецкий короля прибывший в этот город, чтобы приготовить коронационный пир, также попросил приготовить комнаты для мадам де Божё, которая должна была проживать в том же дворце, что и король". Одновременно с преподнесением подарков эшевены Реймса сообщили Анне о своих просьбах к королю, надеясь, что посредством своих подношений они найдут благосклонное ухо, которое будет за них ходатайствовать.

Подарок принцессе в знак благодарности за её благосклонность и посредничество в отношениях с королем, представлял собой две дюжины прекрасных салфеток и скатерть, усыпанную флер-де-лис, которые Анна "приняла с радостью"[315]. Геральдические лилии, вышитые на скатерти, подаренной Анне, красноречиво символизировали её статус дочери короля Франции и жители Реймса умело использовали эту, столь дорогую для принцессы, символику.

Таким образом, Анну чествовали многие города королевства, с которыми она с 1484 года установила тесную связь, причём эти почести имели как политическое, так и церемониальное значение. В своих Мемуарах Жан Фулькар сообщает, что 2 июля 1486 года "скатерть стоимостью 30 экю и две дюжины салфеток стоимостью 30 экю были куплены и отправлены мадам де Божё […] для того, чтобы отправлять необходимые дела при дворе"[316].

Со временем стоимость подарков только возрастала и прежде всего, тех, что дарила сама принцесса, что служило эталоном для людей, стремившихся ей подражать. В королевстве велись настоящие дебаты о том, какие почести полагаются принцессам. Именно поэтому, когда в 1517 году готовился въезд в Париж Клод Французской в сопровождении матери короля Луизы Савойской, эшевены, собравшиеся в городской ратуше, решили преподнести ей подарок такой же стоимости, как и тот, что ранее был вручен принцессе Анне:

Так принцесса Анна послужила образцом и эталоном для тех, кто сменил её во главе государства.

Эти подарки льстили гордости принцессы, она придавала им большое значение и даже в случае необходимости могла их потребовать. Например, к "золотой посуде", которая обошлась городу Лиону в 1.678 ливров, она затребовала фонтан из белого мрамора, купленный у флорентийского банкира Каппони за 2.500 ливров[318], что свидетельствует о её вкусе к роскоши и интересе к итальянскому искусству. В 1489 году она без колебаний попросила Лоренцо Медичи прислать ей жирафа, полученного им самим в подарок от египетского султана и привлекшего внимание всей Флоренции, "ибо это животное мира, которое [она] больше всего хотела увидеть"[319]. Помимо простого тщеславия, присутствие жирафа в её садах в Мулене, несомненно, свидетельствовало о прекрасных отношениях с Медичи, чья власть в то время распространялась на обширные территории. Стремление Анны к почестям и прерогативам было ненасытным, так как они должны были отражать её величие как дочери короля Франции и правительницы государства.

Как мы уже упоминали, при первом въезде в Париж в 1483 году дочь Людовика XI высказала, мягко говоря, необычную просьбу, затребовав у Парламента право на освобождение заключенных — прерогатива, обычно предоставлявшаяся только королеве. Хотя принцесса и получила отказ, тем не менее, этот эпизод свидетельствует о её притязаниях, ещё до смерти отца, поддержавшего дочь в этом начинании. Хотя Анну должна была встречать простая делегация Парламента, именно сам Людовик XI потребовал для своей дочери высших почестей, о чём свидетельствуют парламентские протоколы[320]. Таким образом, государь оказал давление на Парламент, чтобы повлиять на воздаваемые его дочери почести, на основании её достоинства, которое он считал неотъемлемым.

Торжественные церемонии традиционно представляли собой средство превознесения королевской власти, и были использованы Анной для возвеличивания своей собственной политической власти. Проведение церемоний, символизирующих власть "регента", началось с принцессы Анны, затем их в беспрецедентных масштабах использовала Луиза Савойская, а ещё позже Екатерина Медичи.

Очень интересный отрывок из Скандальной хроники Жана де Руа, несмотря на его важность оставшийся незамеченным, заслуживает особого упоминания, поскольку это единственное известное символическое представление супругов де Божё при торжественном въезде в город, свидетельствующее о месте, отведенном этой паре в церемониале королевского двора. В 1483 году, при въезде Маргариты Австрийской в Париж, монархия символически была представлена в виде живых картин устроенных на трехъярусных подмостках. В Скандальной хронике сообщается, что Дофину "сопровождала мадам де Божё":

Эшевены города Парижа, помимо короля и четы Дофинов, сочли нужным включить Пьера и Анну де Божё в число лиц причастных к управлению королевством, так ка они представляли как реальную, так и потенциальную власть, ещё до смерти Людовика XI. Такое явное признание их роли наряду с Людовиком XI, несомненно, было результатом желания государя оказать им такие же почести, как и другим близким членам королевской семьи. Присутствие супругов де Божё, обозначенных своими гербами, было тем более значительным, что оно подчеркивалось отсутствием королевы Шарлотты, которую, хотя бы символически, можно было представить вместе со своим мужем Людовиком XI.

Почему же в живую картину включили Анну и её мужа? Похоже, на этот выбор повлиял их политический вес, ставший решающим фактором. Король, чета Дофинов и супруги де Божё, были столпами королевской власти и её носителями, находясь над духовенством, дворянством и третьим сословием. Таким образом, место, отведенное в церемониале для дочери короля, красноречиво отражало ту власть, которой она обладала.