Я потянулся за кружкой и залпом сделал пару глотков. На сегодня в мире не существовало нужного количества кофеина. Я ворочался до глубокой ночи, все думая о новой соседке. А когда наконец вырубился, она пришла ко мне в снах — в таких, на которые лучше не смотреть слишком пристально.

Телефон пискнул, и я потянулся за ним.

Коуп изменил название чата на «У кого есть свободные?»

Я нахмурился. Что за хрень?

Коуп: Птичка на хвосте принесла, что Трейс вчера устроил стриптиз.

Моя хмурая мина превратилась в полноценную гримасу. Маленькие города…

Кай: Под «птичкой» ты, конечно, имеешь в виду одну из подружек Саттон, да?

Он был прав. Улица кишила мамами, у одной сын был как раз в возрасте Луки. В следующий раз, как увижу, что она едет тридцать в зоне двадцать пять — выпишу штраф.

Роудс: Прошу прощения, я все еще перевариваю сам факт стриптиза.

Фэллон: Нет, вы что. Тут и «стриптиз», и «Трейс» в одном предложении. Это уже перебор.

Господи. Неужели мои братья и сестры правда думают, что я настолько зануден?

Я: Там был пожар.

Кай: И ты тушил его своей футболкой?

Я: Это долгая история.

Коуп: Всегда так. 😉

Я: Ты ужасен. Мне надо проверить, как там Кили.

Арден: Лолли бы тобой гордилась, Ти-мани!

Фэллон: И помни — принимай верные решения. Если кто попытается снять твои стринги, просто скажи «нет».

Шеп: Вот этой картинки мне точно не хватало в голове.

— Паааааап! — раздался мой любимый голос, как самонаводящийся снаряд. Только на этот раз за ним последовали такие топающие шаги, что я невольно напрягся, потому что шестилетняя девочка не должна звучать, как табун.

— Кили, напомни-ка, что у нас по поводу бега по лестнице? — крикнул я, прежде чем она появилась.

— Нельзя, потому что могу упасть и ушибиться! — отозвалась она.

— Верно. Так что давай пробовать следовать правилам, ладно? — Я всегда старался быть с ней мягким, но безопасность — прежде всего. Отложив телефон, я зажал переносицу. День обещал быть долгим, а еще даже восьми не было.

— Но это было срочно! — Кили влетела в кухню, остановившись в новом проеме. Шеп и его бригада снесли все до голых стен и построили заново, смешав современность с духом старого дома. Только вот я сейчас думал не о том, как классно вышел ремонт. Я смотрел на прическу моей дочери.

Она выдала мне виноватую улыбку.

— Кажется, я накосячила.

Мне пришлось приложить все усилия, чтобы не выдать панику. Сегодня она решила пойти дальше обычного — заплела себе косички. Одна ушла вбок, другая торчала вверх, как у Пэппи Длинныйчулок, благодаря гелю, который она явно раздобыла.

Губа Кили задрожала.

— Ты можешь это починить?

Вот блин.

Это каждый раз било по мне как молот. Неважно — содранное колено или потерянная игрушка. Я не выносил, когда Кили расстраивалась. Бросил взгляд на часы и едва не выругался вслух. У нас восемь минут до выхода.

— Я справлюсь, — пообещал я. Хотя сам в это не верил. И Фэллон, и Роудс пытались меня научить заплетать волосы, но пальцы у меня не слушались. В лучшем случае у меня выходили простенькие косы. И то — кое-как.

— Спасибо, спасибо, спасибо! — Кили чмокнула меня в щеку и шлепнула щетку на стол.

Я развернулся на стуле и оценил масштаб бедствия. Это будет непросто. Я попытался снять одну из резинок — чуть палец не оторвал. Она щелкнула и больно врезалась в кожу.

— Пап, быстрее! Мы опаздываем!

Я прекрасно это знал. Пот ливанул по лбу, как будто я обезвреживал бомбу. Когда я наконец снял резинку, коса не расплелась.

— Сколько геля ты использовала?

— Только половину бутылки, — ответила она, успев стащить у меня кусок бекона.

Господи.

Я схватил щетку и начал осторожно распутывать волосы.

— Ай! Ай-ай-ай!

— Прости. Просто немного запуталось.

Я даже подумал сунуть ей голову под кран, но времени не было. Работал как мог, пока часы безжалостно отсчитывали минуты. На отметке «три» мне удалось уложить волосы в две кривоватые, но приемлемые косички.

— Готово. Вперед, — сказал я, поднимаясь.

Кили потрогала волосы.

— Они не веселые.

Я схватил ее рюкзак и ланчбокс.

— Веселые?

— Ну… они должны быть веселые. Как будто они радуются.

— Радостные волосы, значит?

Кили закивала.

— Завтра попробуем сделать их радостными. А сейчас — бегом.

Ее губы поджались, в глазах вспыхнула обида, смешанная с грустью. И, черт возьми, от этого я снова почувствовал себя никудышным отцом. Кажется, я все время ее в чем-то подводил. Да, прическа — мелочь. Но она только подчеркивала все остальное. Например, то, что у нас с ее мамой так ничего и не вышло.

Мы подошли к двери. Кили уже выбежала, а я остановился, чтобы включить сигнализацию.

— Кили, подожди, — крикнул я.

Мысли о том, что мой биологический отец вышел из тюрьмы, не давали мне покоя. Я стал оглядываться по сторонам каждый раз, когда выходили из дома. Но стоило мне выйти на крыльцо, как я заметил ее — маленькие плечи Кили дрожали. Она сдерживала слезы.

Блядь.

— Доброе утро, семейство Колсон, — раздался мелодичный голос из-за забора.

Прекрасно. Теперь Элли увидит, какой я «отличный» родитель.

Я обернулся и заметил, как ее взгляд сразу упал на лицо моей дочери и тут же отразил тревогу. Большинство людей в такие моменты инстинктивно отступают, боясь детских слез как огня. Но не Элли. Уже через секунду она пересекала двор, направляясь прямиком к Кили.

— Что случилось, подружка? Тяжелое утро?

Кили кивнула, по щекам покатились слезы.

— У меня грустные волосы.

Эта фраза не имела никакого смысла, но Элли это не остановило.

— Ну что ты, грустные волосы — это недопустимо, правда?

Кили снова кивнула, и одна из резинок на косичке соскользнула и упала на каменные плитки дорожки.

— А как мы можем сделать их веселыми? — спросила Элли, глядя только на мою дочь.

— И-и-им нужна... бодрость.

— Я разберусь, — сказала Элли, стянув с запястья две резинки.

— Мы опоздаем…

— Папааа, ну пожааалуйста! Я не хочу грустные волосы!

Взгляд Элли метнулся ко мне, пальцы уже начали разбирать косички Кили.

— Сколько у нас есть времени, шеф?

Я скривился.

— Вообще-то я шериф, но... — мысленно прикинул: если превысить скорость на восемь километров… — Пять с половиной минут.

— Без проблем. Освобожу вас через четыре. — Пальцы Элли замелькали в волосах моей дочери, ловко собирая сначала два хвостика, а затем заплетая в узор, который я даже представить себе не мог. — Это рыбий хвост. Моя любимая прическа в детстве.

— А кто тебе их заплетал? — спросила Кили.

Невинный вопрос ударил как ножом. Я ни черта не умел в этом, а ее мать считала косички глупой тратой времени. В представлении Лии, проявление любви к дочери заключалось в том, чтобы записать ее в шестилетнем возрасте в программу по французскому.

В глазах Элли мелькнула тень.

— Мама… когда могла. Или няня.

— А мама говорит, что косички — это глупости.

Элли взглянула на меня, ища в моих глазах хоть какой-то отклик. Но я ничего не выдал.

— Наверное, это и правда глупости. Но они веселые. Мне нравится заплетать волосы. Смотри. — Элли наклонилась, чтобы Кили увидела тонкую косичку, уложенную у нее наподобие ободка.

Все в этой женщине было как произведение искусства. От аккуратной косички до одежды — вроде бы случайной, но идеальной. Широкие штаны оливкового цвета доходили до середины икры, открывая загорелую, подтянутую кожу. Белый топ без рукавов заканчивался ровно там, где начиналась резинка брюк, обнажая тонкую полоску кожи, которую мне безумно хотелось коснуться. А на шее — целая охапка ожерелий: красные, розовые, голубые, бирюзовые бусины — цвета, будто сотканные из самой Элли. Хотелось схватиться за них и притянуть ее к себе.

Блядь.

— Крутая у тебя косичка, подружка, — сказала Кили, сияя улыбкой.