Тем временем король говорил что-то кому-то в зеркало, причём я не смогла разобрать — что, очевидно — прикрылся. Маркиз посмеивался чему-то с Саважем, Эмиль молча и с беспокойством смотрел на меня. А принцесса торжествующе улыбалась, глядя на Фрейсине в упор.

— Хорошо, будь по-вашему, кузина, — король отложил зеркало. — Только у меня не слишком много времени на всё это разбирательство. И в итоге я хотел бы понять, что мне дальше делать с Фрейсине. Правда, мне странно видеть юную особу в качестве следователя, ведущего допрос.

Я поднялась и поклонилась королю.

— Я умею задавать вопросы, ваше величество. И если вашему величеству будет нужно узнать о чём-то, о чём я не спросила — то надлежит сказать, я либо умолкну и предоставлю возможность говорить, либо озвучу то, что вам будет нужно узнать.

— Дерзайте, Викторьенн, — улыбнулся мне маркиз, рядом с ним посмеивался Саваж.

А Эмиль просто молча улыбнулся.

Что, Вика, у тебя никогда ещё не было такой аудитории, правда ведь? И такого гостя? Приступай. Дорогие друзья, вас приветствует Виктория Мирошникова, со мной случилось удивительное событие — я умерла и попала в другой мир, да-да, как об этом рассказывают книги про попаданок. Только этот мир встретил неласково, и пришлось не сверкать глазами и выбирать мужиков, а много работать, кто бы мог подумать, правда? И сейчас я познакомлю вас с весьма примечательным героем, которого никак не могло быть в нашем месте и времени, а здесь такие встречаются. Приступим?

— Господин герцог, — я поклонилась и ему тоже, — расскажите о том, отчего вы преследовали моего отца, Антуана де Сен-Мишеля.

— У нас были совместные дела, — мрачно ответил герцог, не глядя на меня.

— Будьте любезны рассказать нам о них, — продолжаю. — Вы напрямую писали о том, что вам известны некие факты, которые вы готовы предать огласке. Извольте рассказать, для чего вам это было нужно. Господин де Сен-Мишель уже двенадцатый год мёртв, и не призовёт вас к ответу, можно его не опасаться, — ввернула напоследок.

Герцог молчал, я его не торопила. Но подозревала, что терпение может закончиться у короля, правда, пока он не показывал ничего подобного, тоже молчал и смотрел на Фрейсине с интересом. А Фрейсине, очевидно, решился.

— Ещё бы он призывал меня к ответу, — произнёс он брезгливо. — Был ли сам он образцом добродетели и идеалом чести? Красил ли его роман с замужней дамой, ведь его самого ждала в имении жена! И у него достало, очевидно, чести привезти своей супруге бастарда, и заставить выдать его за собственного ребёнка!

— Мне кажется, давать оценку праведности… всех нас будет кто-то иной и не сейчас. Я же прошу рассказать вас исключительно о том, что вы сделали. И что двигало вами.

— Я желал, чтобы Сен-Мишель получил по заслугам, — сообщил герцог. — Кто он такой, мелкий дворянин из-под Экса, отчего он решился заступить дорогу тем, кто имеет больше прав?

— Он подвинул вас по службе? Он оттёр вас от государственных заказов? Он захватил кусок ваших владений? Или, будучи служащим финансового ведомства, нашёл следы ваших злоупотреблений королевскими деньгами? Было что-то неладно с налогами от вашего герцогства? — я бросала идеи наугад, предполагая, что всё это мимо, и вынуждая сказать, что всё было совсем не так.

— Как вы только смеете произносить подобные мерзости, — герцог снова кривится.

А мне не привыкать, вот именно мне — вовсе не привыкать. Викторьенн-то бы и сотой доли не произнесла, тем более — в присутствии короля.

— Смею, господин герцог, — я коротко киваю ему. — И прошу вас ответить.

— Никогда, вы слышите — никогда имя моё не было замешано ни в чём подобном. Если бы вы получили образование, вы бы о том знали.

— Поверьте, я получила образование. И сдаётся мне, ещё совсем недавно его объём не был для вас препятствием к женитьбе на мне. И если вы не нарушали законов и не отступались от присяги, вам будет легко разъяснить интересующий нас всех вопрос.

— Я был зол на Сен-Мишеля за то, что ему досталась благосклонность дамы, — сказал как плюнул. — Я ж не знал, что дама, несмотря на своё высокое положение, ничем не отличается от крестьянки, задирающей юбку перед первым встречным.

— Оставьте моральный облик дамы тем, кто сам безупречен, — говорю быстро и внятно, потому что сейчас этому глупцу прилетит и от дамы, и от её друзей, и как бы не от самого короля, а мы ещё не договорили. — Права ли я, предполагая, что дама предпочла вам другого, и этот другой — господин де Сен-Мишель? — дожидаюсь кивка и продолжаю. — Надо полагать, вы в тот момент были свободны, раз с лёгкостью обвиняете других в нарушении супружеских обетов?

Король хмурится, и я припоминаю, что слышала — он терпеть не может эту тему, потому что сам не без греха. Нужно быть осторожнее.

— Нет, не был, — мрачно отвечает он.

— И это не помешало вам искать благосклонности замужней дамы, а потерпев неудачу — преследовать того, кто оказался счастливее вас? — полагаю этот вопрос риторическим и продолжаю. — И что же вы сделали для того, чтобы создать как можно больше сложностей счастливым влюбленным?

О, я вижу, Фрейсине не желал отвечать на этот вопрос. Но король смотрит на него, не отрываясь, и он говорит.

— Я связался с мужем дамы и рассказал ему о связи и об ожидаемом внебрачном ребёнке. И желал ещё причинить как можно больше… сложностей Сен-Мишелю, и для того — осведомить его супругу о том, чьего ребёнка она вынуждена была признать за своего.

— Но не сделали этого, — утверждаю.

— Нет, не успел. Потому что иные магически одарённые считают, что им можно всё! В том числе — и запрещать другим рассказывать об их преступлениях.

— Вряд ли можно назвать любовь преступлением, — качаю головой. — А тот, кто дал клятву, но не сдержал её, будет так или иначе отвечать за это. Но вот если другой человек вмешался и причинил ближнему своему боль и страдания — тут уже чужая клятва ни при чём, а только лишь он сам и его желания. Особенно, если его самого дома ждёт супруга и сын… так ведь, сын, всё верно? — смотрю на Фрейсине, не отрываясь. — Что думала ваша супруга о ваших столичных увлечениях? Вы не интересовались, наверное?

Фрейсине только губы поджал, ну да и ладно, пускай.

— Сколько лет вашему сыну, господин герцог? — продолжаю.

— Двадцать семь, — отвечает.

— И отчего же никто не видит этого, думаю, достойного молодого человека? Скажите, сколько лет ему было, когда вы пригласили в наставники господина Руссо?

— Двенадцать, — говорит тут же, не задумываясь.

— Чему господин Руссо обучал вашего сына?

— Чему положено. Словесности, математике, истории, философии, риторике, имперскому языку.

— А физическим упражнениям и военному делу?

— Руссо не военный.

— Кто же наставлял его в необходимых для юного дворянина воинских практиках?

— Брат его матери.

— Имеет ли молодой человек магические способности?

— Да, имеет.

— В самом деле? — я удивлена. — В таком случае кто же учил его управляться с силой, я то и дело сталкиваюсь с тем, что это необходимо?

— Тот же родич и учил.

— В таком случае, это должен быть образец юноши, достойный королевской службы. Отчего же он до сих пор не в столице?

Тишина, снова тишина, пауза затягивается.

— Отвечайте, Фрейсине, — говорит король.

— Оттого, что он не вполне человек. Как можно привезти ко двору кого бы то ни было с волчьими ушами и хвостом? — отвечает Фрейсине страдальчески.

И это заявление было встречено гробовым молчанием.

Сам герцог снова уставился в окно — как вчера. Впрочем, я не поручусь, что он видел парк за тем окном и голые лиственные деревья, и тёмно-зелёные кипарисы, и дорожки, и статуи.

— Как же так вышло, что ваш сын родился с волчьими ушами и хвостом? — спрашиваю мягко, не выказывая любопытства, просто спрашиваю.

В конце концов, каждому человеку нужно поговорить о чём-то таком, о чём он не говорит ни с кем и никогда.