— Господа и дамы, приглашаю продолжить разговор у меня дома, — говорит нам всем Саваж.

Тут уже мы не стали нарываться и пытаться уйти порталом не по правилам, и ушли, но откуда-то с дворцовой периферии. Понять внутреннюю конфигурацию этого здания я пока ещё не смогла, с двух раз-то. Наверное, будет нужно — выучу. А пока… как есть.

Пока я ощущала себя уставшей, как последняя ломовая лошадь. На меня навалилось всё, что выпало за последние три дня. Три, да? А кажется, будто три месяца. Да и вообще, год назад я ещё была дома, просто дома. Конечно, мне там оставалось уже недолго, но, но…

Порталом мы пришли к Саважам, и я сразу же попросилась подняться к себе, пообещала вернуться. Поднимусь, переведу дух без людей, потом спущусь обратно. Госпожа Жанна улыбалась, кивала, предлагала прислать ко мне Клодину, но я отказалась. Сказала — справлюсь сама.

Сама же я поднялась к себе и просто села у окна. Здесь за окном не парк, как во дворце, а небольшой внутренний дворик. И само здание такое… старое и мощное, кажется, его строили очень давно, и потом просто улучшали что-то внутри. Я понимаю, что готова думать о доме, о камнях, из которых его сложили, ещё о какой-нибудь ерунде, только чтобы не думать о событиях сегодняшнего дня.

Разговор с Фрейсине оставил на редкость гадостное ощущение, и особенно — его финал. Дома у меня такого не случалось, даже самые что ни на есть негодяи держались хорошо, бодро отгавкивались от обвинений и пытались как-то вырулить. Конечно, тут никто не пытался сделать что-то подобное, и Фрейсине не привык, чтобы его вот так расспрашивали, и оказался не готов рассказывать про свою частную жизнь, точнее, к тому, что его о ней спросят. И теперь интереснее всего мне было узнать — где же родственники господина Арно по матери, куда они делись. И не из его ли родичей был тот товарищ с волчьими ушами, который взял на себя ответственность за моё перемещение сюда. Ладно, я ещё спрошу, я попрошу о возможности поговорить с молодым Фрейсине. Что-то мне подсказывало, что нелюбовь у них с господином герцогом взаимна, и мы договоримся. Если тот самый господин герцог вообще придёт в себя.

Этот последний разговор даже немного приглушил предыдущий, с принцессой. Жаль, что мы не договорили. Но теперь-то я готова спрашивать о многих вещах напрямую. И спрошу. Как-нибудь. Потому что мне здесь жить, я должна знать и понимать.

Бедная Викторьенн. Доведись до неё — она бы не справилась, вот точно.

Я сама не поняла, как так вышло, что слёзы прорвались-таки наружу, и к чёрту косметику и приличный вид, где тут носовой платок, ну и подумаешь, что с кружевами, отчистим, отстираем, будет как новый, не юбкой же нос вытирать, и не занавеской от кровати, и не шторой с окна, правда же?

Я ревела, и всё накопившееся выходило, ну, я надеюсь, что выходило. Это дома в последние годы я почти не ревела, потому что — совершенно окаменела и на всё реагировала только глубоким вдохом и может быть — некоторым сквернословием преимущественно про себя. Тут же нет никакой возможности сквернословить, дама из общества так не поступает никогда, она слов-то таких не знает, особенно молодая и богатого жизненного опыта не имеющая. А сейчас, кажется, я не дама из общества, я просто Вика, и я задолбалась об эту их здешнюю жизнь, за-дол-ба-лась, понятно, да? Эй, вы, господин с ушами, может, вы хотели, чтобы я вышла замуж за Фрейсине и спасала от него вашего родственника? А сами — нет? Эй, вы, кто там выдал Агнесс замуж за идиота, на кой хрен вы это сделали? Политика, говорите? Интересы государства, говорите? А жизнь и здоровье отдельных людей с государством и рядом не стояли, я понимаю. Эй, вы, неведомый мне муж Агнесс, вы урод и идиот, и пускай вас ждёт такая же кончина неминуемая, как подстерегла Гаспара! Потому что любили бы вы свою супругу, ну, или хотя бы уважали и заботились — и не было бы ничего этого. А господин Антуан справился бы как-нибудь сам. Может, госпожа Аделин родила б ему ребёнка, а может, потом женился бы второй раз. А о Гаспаре я уже столько раз высказалась…

Я подхватила с полу упавший туда деревянный гребень и со всей дури швырнула его в тяжёлую дубовую дверь. И прибавила пару слов вдогонку. А потом ещё несколько прочных мелких предметов. Бить кувшин для умывания госпожи Жанны и её же фарфоровый горшок мне показалось неправильным. Свои бы непременно побила, а тут…

В дверь полетела подушка с кровати, затем вторая, и я уже даже не стеснялась говорить то, чего дамы здесь не говорят… когда дверь открылась и ко мне заглянула Агнесс.

— Я стучала, но наверное, недостаточно громко. Можно зайти? Или лучше сделать это позже?

Тьфу ты, меня ведь учили запирать двери. Можно было и воспользоваться этим умением. Но куда там, если на дворе истерика, не до умений.

— Заходите, — всхлипнула я и вытерла нос.

Агнесс вошла, и она-то как раз не забыла ничего запереть.

— Снаружи не слышно, но я на всякий случай, — сказала она.

А потом подошла, взяла меня за руку и усадила на кровать. Проверила, есть ли платок, вынула из моей ладони мокрый и грязный, дала свой. Посмотрела на мой браслет с яблоками, грушами и прочим, потрогала. Увидела подвеску, которую я нашла в столе господина Антуана, золотое сердечко с жемчужиной, разулыбалась.

— Викторьенн, простите меня. Я… да мы все, наверное, оказались недостаточно… в общем, недостойными. Своих великих имён, своих великих предков. А пострадали от того наши дети. Я мечтала, что смогу когда-нибудь увидеть вас, и взять за руку, и сесть рядом, и расспросить обо всём. Думала — а где сейчас Викторьенн, что с ней. Как она. Антуан ведь не сказал, где именно он скрыл вас. Когда мне уже казалось, что я умираю от оспы, и я решилась вызвать его, я хотела, чтобы он передал вам моё благословение. Но он вместо этого умер сам, а я выжила. И мне не у кого было спросить. Но может быть, это и к лучшему. Потому что о чём не знаешь — о том и не расскажешь, даже если те, кто спрашивает, будут очень настаивать.

Я взглянула на неё — интересно, а они настаивали? Отчего-то мне показалось, что да, настаивали. Ладно, мы вроде не об этом сейчас. И вообще, я не могла подобрать для неё слов утешения — именно как Викторьенн. Для себя, к слову, тоже не могла, ну и ладно. Моя внутренняя Викторьенн, судя по всему, пребывала в глубоком обмороке от всего, что увидела и узнала, и наверное, для неё так будет лучше. Ей и без того хватило в жизни всякой мерзости. И пусть у неё хотя бы в посмертии всё будет хорошо.

Поэтому… наверное, я не пожалею.

Я сама взяла принцессу за руку, внимательно посмотрела на неё. Она крепкая, выдержит. А нет — ну, будем спасать.

— Агнесс, всё не совсем так, как вы полагаете. Викторьенн умерла. Я — другой человек.

Что же, она не стала сомневаться, спорить, кричать, что-то возражать… просто окаменела. И не сразу задышала, как я понимаю.

— Вот, значит, почему некромантия, — проговорила еле слышно. — Вот и стало всё понятно. Как… как это случилось? — подняла взгляд на меня. — И… кто тогда вы?

— Тело Викторьенн, душа совсем другого человека. Я… я могу рассказать, что я успела узнать о ней за этот почти год. Хотите?

— Да, — кивает она.

И я начинаю рассказывать. Воспоминания Викторьенн мне в помощь. О детстве в Ор-Сен-Мишель, о пансионе, о замужестве. О замужестве и жизни в доме Гаспара стараюсь говорить чётко и безэмоционально, только факты. Агнесс слушает и сжимает зубы, кажется, она тоже хочет сказать кое-что из того, чего не знают благородные дамы, а в особенности принцессы. Она дышит и молчит, слёзы текут беззвучно. Я обнимаю её, мы обе ревём, и мне невыносимо жаль и Викторьенн, и саму Агнесс, потому что — и одну не спасли, и вторую тоже не спасти. Я понимаю, отчего она ищет безопасности, покоя и любви в доме кузена, но кажется, сделать с этим невозможно ничего.

— Здоров ли ваш супруг, Агнесс? Нет ли у него каких-нибудь неумолимых врагов? — интересуюсь сквозь хлюпающий нос.