— Я провожу, можно?

— Да, Эмиль, можно. Даже нужно.

Он за руку вывел Викторию из столовой, и пока госпожа герцогиня прощалась с прочими гостями, решительно шагнул тенями в ту комнату, в которой её устроили в этом доме. А уже в комнате усадил на кровать и сам сел рядом.

— Что сделать для тебя? Как помочь?

Не знал он, что ей ещё сказать, не мог придумать.

— Ничего, всё в порядке. Даже, наверное, не самым худшим образом. Я думаю, мы справляемся. Просто, ну… Люди живут, у них всё, как надо, а копнёшь — там разные ужасы. Почему принцессу выдали замуж за какого-то отвратительного человека? Почему Фрейсине не сподобился договориться с женой, обращался с ней совершенно неподобающим образом и с сыном — тоже? Ладно Викторьенн, ей было шестнадцать и она по местным законам совершенно не могла сама за себя постоять и родных у неё тоже всё равно что не было. Но у принцессы есть родня, где они? Где родня матери молодого Фрейсине? Почему они позволили всё это?

Виктория говорила так горячо, что с её кончиков пальцев сыпались искры. Нормальные золотые искры мага-универсала. Эмиль осторожно выпустил щупальце и погладил её кончиком по щеке.

— Я не знаю, отчего так. Но там, где встречаю несправедливость, стараюсь что-то с ней сделать. И помочь тем, кто не может помочь себе сам.

— Вот, правильно. Помочь тем, кто не может помочь себе сам. Нужно делать что-то такое. Я понимаю — лютый патриархат, но разве король не заинтересован в том, чтобы в его королевстве было больше здоровых и разумных магов? А для того их нужно воспитывать… не так, как Фрейсине воспитывал сына. Или вот… если Луиз выйдет замуж, и окажется, что её муж только прикидывался приличным, а в душе подлец, и ведёт себя с ней по подлому, что ты сделаешь?

— Убью, — спокойно ответил Эмиль, потому что другого ответа на этот вопрос не было и быть не могло.

— Вот и славно, — выдохнула она и улыбнулась, а потом даже рассмеялась.

— Что такое, Виктория?

— Ты не поймёшь, нет. Я жила в мире, где возможен развод, если супруги не могут больше быть вместе, где дети обязательно учатся в школе, и где нельзя убивать. Просто нельзя. Но я пожила тут у вас и понимаю, что некоторым иначе никак не объяснить. Они придержат некоторые стороны своей натуры, только если пригрозить им хорошенько. И если они будут уверены, что стоит им только дёрнуться — и они не выживут. Вся моя гуманная природа разлетелась в клочья.

— Зато ты не дрогнешь и справишься, с чем бы ни столкнулась, — улыбнулся Эмиль. — А я встану рядом и помогу.

— Вот, не будешь доискиваться, кто прав, и что я вообще должна делать по местным недалёким представлениям, а встанешь рядом и поможешь. Потому — ты, и никто другой в этом мире. Ни у кого более я не увидела такого широкого кругозора и готовности поддерживать странности своей женщины. Нет, увидела, но они, гм, слишком немолоды, чтобы жить с ними и идти за них замуж, с ними я просто буду дружить.

— И кто же это?

— Господин граф и господин маркиз, — улыбается. — Но они именно друзья, а ты… не только друг. Но хорошо, что и друг тоже. Иначе я бы не смогла.

— И тебя не смутит, что мне доводилось довольно близко знать других женщин? — интересуется Эмиль.

Она фыркает.

— Что, вечер откровений? А это в самом деле нужно? Может, мне тоже перед тобой весь послужной список вывалить? Так-то что я сама небезупречна, что Викторьенн — жертва насилия, носившая ребёнка от негодяя. Мы оба с тобой взрослые люди, и у каждого из нас до момента встречи была какая-то жизнь. И я думаю, что мы из той жизни взяли всё лучшее, что можем использовать сейчас, как опыт.

— Ты сегодня говорила, что моральный облик нужно оставить тем, кто сам безупречен, я помню, — кивает Эмиль.

— Я так и думаю. А мы все — живые люди, и ты, и я, и остальные, кто нас окружает. И поэтому просто живём дальше, и всё. Я уже сказала сегодня это принцессе, повторю и тебе.

Эмиль понимает, что не отказался бы послушать — о чём говорили Виктория и Агнесс. Но пусть это будет их тайной, в самом-то деле. Просто живём дальше.

Можно поцеловать Викторию и не думать дальше ни о чём, кроме неё.

Два следующих дня слились в какие-то сплошные дознания, происходящие где-то там, не то во дворце, не то вообще в Бастионе — крепости, где был заключён Руссо. Правда, я главным образом сидела дома, то есть — в доме Саважей с госпожой Жанной. Зато Эмиль провёл много времени во дворце и ещё раз докладывал о моём кучере и антимагических артефактах, там же о чём-то докладывали граф Ренар и граф Реньян, и даже Агнесс расспрашивали о каких-то деталях её знакомства с Фрейсине.

А Фрейсине, кажется, сошёл с ума. Он перестал узнавать людей, ему везде мерещились волчьи хвосты и зубы, и он утверждал, что ночью к нему приходили громадные волки и складывали лапы на грудь, и клацали зубами. Стража у его покоев только лишь изумлялась — какие, мол, волки, тем более — в защищённом королевском дворце. Но зашедший к нам на ужин господин граф Ренар только пожал плечами в ответ на эту реплику де ла Мотта — потому что, сказал, для Старших человеческие запоры не преграда, а у тех Старших, судя по всему, к Фрейсине немалый счёт. Только вот непонятно, отчего так долго ждали, могли порвать на ленточки сразу же после смерти супруги Фрейсине.

Для меня в той истории было как-то многовато белых пятен. И тревожило, что в моей личной истории тоже сыграл роль некий Старший — теперь я понимала, что это определённо Старший — с волчьими ушами и хвостом. Да, те уши, которые нам всем продемонстрировал Арно Фрейсине, выглядели похожим образом. И меня терзало любопытство — кто он таков и для чего всё это устроил. То есть, прямо говоря, поместил в тело женщины, имеющей значение для того же Фрейсине — меня, человека другого воспитания и другого всего. Как оказалось, почти все вопросы я решаю иначе, не так, как привыкли здешние, что маги, что простецы. И в некоторых местах это оказалось действительно критичным. Так вот зачем? Но я не понимала, кого могу об этом спросить.

И вообще душа моя рвалась действовать — потому что я уже забыла, как это — сидеть у окошка и ждать у моря погоды. Я рвалась в дом на улице святой Анны, наводить порядок — но госпожа Жанна только глянула и сказала — один раз уже сходила, нечего. Сиди и жди, пока придёт жених, отправишься вместе с ним порядок наводить.

Я тогда попросилась в дом жениха побеседовать с господином Фабианом и прочими, кто там у меня был. В ответ мне доставили их всех к обеду и выгрузили в гостиную. Господин Фабиан, Шарло, Камилла, Раймон, которого Эмиль собирался брать ко двору, но не в королевское же расследование, поэтому они с Шарло занимались не пойми чем в Эмилевом доме, а теперь предстали передо мной с надеждой, что я куда-нибудь их применю. Но увы, я не была готова применить их никуда, сама страдала, в чём сразу же и призналась.

Господин Фабиан держался скромно, сам сказал — никогда бы не подумал, что господь занесёт его аж в дом Саважей, и сказал только, что не получал пока никаких известий о каком-либо непорядке в моих владениях, и это значит — всё хорошо, и пускай я даже и не думаю ничего другого. Только вот, наверное, по возвращении в Массилию нужно будет ещё разок прижать Брассье, потому что он обещал сидеть тихо до весны, гад такой, а вылез раньше и, того хуже, снюхался с разбойниками.

Ну хоть какое-то дело, да? Мы связались с обитателями фермы, виноградника и рудника, получили заверения в том, что всё в порядке, Брассье не объявлялся. Также связались с домом, оттуда братцы Пьер и Поль сообщили, что тоже всё в порядке, никто не приходил, ничего не хотел, ни на что не покушался. Ладно, доеду — разберусь. А пока — можно выдыхать, да?

Госпожа Жанна сидела тут же, в соседнем кресле, поглядывала на наше импровизированное совещание и посмеивалась. Сказала мне — думала, это всё так, разговоры, а вы и впрямь неплохой командующий, Викторьенн.