— Как же, всё. А главного-то вы и не сказали, и как после такого вам доверять? — хмыкаю я.

— Чего это я не сказал? — хмурится он.

— А имя дамы? Из-за которой всё заварилось? И до сих пор продолжается? Не хотите говорить громко — скажите мне на ухо.

Он рассмеялся.

— Хорошо, подойдите, милое дитя.

Я подошла и наклонилась к нему.

— Слушаю вас, господин Гиацинт.

Он живо набросил на нас двоих мощную заглушку и произнёс:

— Её зовут Агнесс де Роган, дитя моё. По мужу — принцесса Дармштейнская. И вы здорово похожи на неё в ту самую весну, скажу я вам!

Совсем поздним вечером того же дня, можно сказать — ночью я укладываюсь спать в доме Саважей. Ну как спать — ложусь, конечно, и выпроваживаю весь персонал, и жду Эмиля, он обещал прийти. Сначала-то, как приличный, распрощался со всеми гостями и хозяевами и отбыл, но перед тем шепнул, что заглянет. И хорошо, потому что я поняла далёко не всё из свалившихся на меня откровений знатока личных историй предыдущего царствования.

Я в душе не ведала, кто такова эта Агнесс, принцесса какая-то там. Но её бабушка Антуанетта, видимо, та самая крутая дама, о которой рассказал когда-то наш господин граф, которая в солидном возрасте вышла замуж за короля по дружбе и сердечной склонности, а ещё преподавала в Академии. И которой принадлежали те самые украшения, что хранятся сейчас у меня. Кого спросить? Да так, чтобы не подставиться?

И что, выходит, Фрейсине выделывался и шантажировал на пустом месте? А если господин Антуан о том знал, то потому и оставался спокойным и не поддавался на тот шантаж? Но всё равно спрятал дочь и прикрыл от магического поиска? Кто же наложил на Фрейсине тот суровый запрет, снять который смог только король? Король, надо полагать, мощный менталист. Впрочем, ему положено таким быть. Король-менталист — это привычнее, чем король-некромант. Видит всех насквозь и пользуется этим по праву.

Сегодня, когда господин Гиацинт сообщил имя дамы мне на ухо, я не сказала остальным ничего. Все они смотрели на меня и посмеивались. Или поняли, о ком речь, или решили, что всё тайное рано или поздно станет явным. Но не стали расспрашивать, что за имя мне назвали.

Что делать-то? Как правильно? Кого спросить? Только Эмиля, пускай приходит поскорее.

Он и пришёл, и обнял, и сел рядом.

— Как ты, Виктория? Остались ли у тебя хоть какие-то силы? Тебе сегодня выпало много, и рана ещё не зажила до конца, и представление королю, и все эти дознания, — лучший в этом мире мужчина взял мою раненую руку и осторожно держал.

— Я странно, честно скажу. Я совершенно запуталась. Я понимаю, что делать, когда занимаешься хозяйством или стоишь за своих людей. Здесь же я очень боюсь сделать что-то не то, что повредит тем самым моим людям. Король… такой король, он выглядит человеком, не прощающим ошибок и оплошностей. Ну и вся эта старая история… я не знаю, что с ней делать, а не делать ничего уже не выйдет. Фрейсине ведь придётся всё рассказать королю, да?

— Да, придётся, тут вариантов нет. Но возможно, что он догадается сказать — речь идёт о чести ещё живущих людей, и об этом не нужно говорить громко. Король понимает такие материи. И не будет настаивать на громких разоблачениях — наверное.

Я понимаю, что сама бы расспросила этого Фрейсине. О нет, тут не нужно публичное мероприятие, и не только потому, что дело касается меня, то есть Викторьенн. А потому, что это будет разговор с человеком злобным, завистливым и возможно — сломанным сегодняшним происшествием. Это не будет ни красиво, ни познавательно, а только лишь голое грязное бельё. Не самый мой любимый жанр, хоть я и умею в него тоже. Я примерно понимаю, какие вопросы я хочу задать ему… ладно, Вика, выключай журналиста, включай местную мелкую дворянку, ненароком затесавшуюся в жернова придворных интересов и заговоров против магов.

— И что король сделает с ним? Надеюсь, не посадит в Бастион и не казнит?

— Тут всё зависит от того, что он знал о заговоре против магов. Если знал — то там будет жестко и неумолимо. А если нет — то иначе, конечно.

— Мне кажется, этот человек — не заговорщик.

— Мне тоже кажется, что его просто использовали. Воспользовались его спесью и нетерпимостью, сыграли на них, и все мы получили то, что получили. Узнаем завтра.

— Завтра, да. А сегодня — скажи, ты понял, о ком говорил господин Гиацинт? О какой даме? Мне показалось, все всё поняли, одна я не вполне.

— Знаешь, у помянутого принца Франсуа было четыре дочери. И все они вышли замуж за мелких владетелей из германских и имперских земель. А ту историю, что он нам рассказал, я раньше не слышал. Только вот принцессы Кристианы уже нет в живых, принцесса Мари-Терез после замужества приезжала в Паризию раза два, если я не ошибаюсь, принцесса Мари-Луиз перестала приезжать после смерти того самого принца Франсуа, а принцесса Агнесс наоборот — долго не приезжала, а в последние три-четыре года зачастила.

— Так вот, господин Гиацинт говорил о принцессе Агнесс.

Я была вознаграждена — брови Эмиля так и взлетели.

— Принцесса Агнесс? Вот как, — я не могла прочитать, что у него сейчас на сердце, но что-то определённо было. — Значит, я думаю, это она наложила запрет на Фрейсине, она весьма мощный маг.

— И… что ты знаешь о принцессе Агнесс?

— Кое-что знаю, да, — кивает Эмиль. — Она умна и весьма одарена магически. Она младшая из четырёх сестёр, и наиболее деятельная. И верно, она из тех, кого супружество не ограничивает никак. Супружество отдельно, любовь отдельно, или не любовь, но увлечения. Впрочем, так живёт большая часть высшего дворянства, истории взаимной супружеской любви редки.

— Как у Саважей?

— Да, как у Саважей, как у Бенедикта Вьевилля, как у героев древности. Поэтому… думаю, не нужно осуждать Агнесс.

— Понимаешь, с одной стороны я не готова никого осуждать, потому что сама видела разное, и много. А с другой — я тупо не знаю, что делать, понимаешь? Потому что, судя по всему, эта чёртова принцесса — мать Викторьенн.

О нет, я не смогла выговорить «моя мать», наверное, я ещё недостаточно прониклась, недостаточно в контексте моей новой жизни и ещё чёрт знает, что. Но если с господином Антуаном я немного сроднилась за то время, что разбиралась с делами и бумагами в Ор-Сен-Мишель, то обе дамы, и официальная мать Викторьенн, и, гм, биологическая — оставались мне далёкими и чуждыми, как планета Нептун. И такими же холодными. А чувства господина Антуана были такими… очень человеческими. Я жалела, что незнакома с ним. И что он умер так рано, потому что если бы не — то никакого бы замужества за Гаспаром, он бы устроил судьбу любимой дочери как-то прилично. Может, тот брак был бы без большой супружеской любви, но с уважением и заботой.

Конечно, я понимаю, что в таком случае мне бы не быть на её месте, потому что не случилось бы всего того трэша, который мы тут уж который месяц раскапываем. Но… что случилось, то случилось, судьба такая и на всё господня воля. Живём дальше.

Вынырнув из своих раздумий, я посмотрела на немного ошарашенного Эмиля. Отчего-то новость его тоже впечатлила, не только меня.

— Это возможно, да, — кивает он, и он очень бледен. — И честно, я не знаю, как лучше — говорить с ней или же нет. Если говорить, то… ты сможешь?

— Смогу, чего не смогу-то. Я с кем тут уже только не говорила.

С принцами, королями, разбойниками, конкурентами, наглецами, попрошайками, беспризорниками, светскими дамами, да в конце концов — с призраком Гаспара и тенью Викторьенн. Поговорю и с той принцессой.

— Ты с ней близко знаком, — спрашиваю, — сможешь представить меня ей?

— Смогу, — кивает он, и я не могу расшифровать его улыбку.

— Вот и славно. И что же, наутро нужно просить её об аудиенции? Или сначала ждать, что там расскажет Фрейсине?

— Думаю, если нас не призовёт король, то просить принцессу об аудиенции, — твёрдо сказал Эмиль.