Хорош же!

До слез, бессовестно хорош!

Мало золотых волос и зеленых глаз, там еще и плечи широкие, руки сильные, талия тонкая, ноги длинные… а улыбка бесовская. Лукавая, так грех из нее и смотрит.

– А…

И она стоит тут, дура дурой, простоволосая, в маменькином платке старом, в сарафане штопаном – горе горькое, а не боярышня. Так бы и кинула платок наземь и ногами потоптала.

– Благодарствую, что пришла, что не отказала. А еще больше за сердце твое доброе, что на муку и казнь меня не выдала, – соловьем разливался Михайла, чувствуя благодарную публику.

Разве нет?

Стоит дурочка, глазами хлопает, что та сова, слова выговорить не может. А глаза-то жадные, завистливые. Оно и понятно, ей до сестры как Михайле до престола.

Наконец и Аксинья отмерла.

– Я… мошна у меня.

– Так, может, ты мне ее на следующее свидание вернешь?

Михайла посмотрел лукаво, дерзко… от такого взгляда бабы в полон строем сдавались, и эта тоже не умнее. Побелела, покраснела, закивала, как лошадь. И ни слова о том, что мошна не его, а краденая. То-то же! И нечего тебе о таком думать, лучше мы продолжим.

– Я как тебя, боярышня, увидел, так только тебя одну и видел! Других не замечал…

Аксинья цвела и млела, Михайла разливался, что весенняя река, а попутно и про Устинью вопросы задавал. Только по-умному.

Не в лоб, нельзя так. Видно же, что девка на сестру злобится.

В обход надобно, осторожно.

К примеру:

– Неуж ты еще не сговорена? К такой красавице женихи ломиться должны, ворота обивать. Или просто старшую хотят прежде выдать?

– Хотят, – кивнула Аксинья, умалчивая о том, что женихов-то и рядом у нее нет.

– Так небось отец присмотрел кого. Скоро и тебя, боярышня, посватают, уверен я в том. А мне останется лишь плакать горестно…

– Не присмотрел, – утешила Аксинья несчастного страдальца. – У нас род боярский, древний, абы за кого отец нас не отдаст.

Не то чтобы Михайлу это утешило. Но сойдет покамест. Главное, что его красавица пока не сговорена. Остальное порешаем.

Конечно, за одно свидание он у Аксиньи много не узнал. Да и не собирался, правду говоря.

Будет еще время, будет еще место. Сейчас он просто посмотреть пришел, оглядеться да и про кошель свой напомнить. А заодно придумать, как следующую встречу обустроить.

Согласится ли боярышня?

Она уже на все согласна. Вздумай он ей сейчас юбку задрать – даже не пискнула бы. Да только Михайле не она нужна, он за другой добычей охотится.

И своего добьется. Его верх будет, он точно знает.

Михайла целовал руки одной девушке и думал о другой.

Его время еще придет.

Если смотреть по святцам, прабабушкой мне Агафья Пантелеевна не является. Скорее прапрабабкой. Она была сестрой моего прапрадеда.

Замуж ее не выдали – в ней сила проснулась. Но и волхвой она не стала.

Для этого надо было от всего мирского отказаться, а Агафья на то оказалась не способна.

Или нет?

В той, прежней жизни я редко задавалась такими вопросами.

Прабабушка просто есть.

Что происходило в ее жизни, чем она занимается, чем интересуется, был ли у нее любимый… детей вроде как нет. Или я об этом не знала.

Много ли мы знаем о своих родных?

Только то, что они согласны нам показать.

Впрочем, кровь у нас общая. Так что и во мне могла проснуться сила. Но откуда что взялось? Кто был первым в нашем роду? Я ничего не знала. В той жизни не знала, в этой наверстать постараюсь. Знания – это сила, это оружие, это щит и клинок.

Теперь я не встречу врага безоружной.

Чем дальше, тем больше я понимаю, что враг все-таки был.

И я, и ОН, и Фёдор, и даже подонок Михайла – все мы стали марионетками в чьем-то спектакле. Кто-то стоял за нами, кто-то дергал за веревочки.

Кто?

Я не знаю.

Я только собираюсь вытащить этого паука на живой свет и придавить. Насмерть.

Справлюсь ли я?

У меня просто нет выхода. Я должна. И ради себя, и ради него…

Я уже иду, любимый. Я иду к тебе…

– УБИ-И-И-И-ИЛИ-И-И-И-И!!!

Истошный крик несся над Лембергской улицей, разрывал уши, ввинчиваясь в головы, вырывая слезы из глаз.

– ДЕТОЧКУ, РОДНЕНЬКУЮ, УБИ-И-И-И-ИЛИ-И-И-И-И!!!

Что уж там, Элизу на Лембергской улице хорошо знали. Кто в лицо, а кто и по другим местам.

Нашли ее достаточно быстро, стоило только рассвести, и поднялась тревога.

Кто-то сбегал и за Магрит.

Та прилетела резвой ногой – и началось…

Все же доченька, первенка… пусть и непутевая, да материнское сердце обо всех равно болит. Ой, дочка-доченька, горе-то какое…

Женщина выла и раскачивалась над трупом дочери. Люди смотрели с сочувствием.

О самой Магрит никто и слова дурного сказать не мог, понятно же, не виновата баба… Бывает так.

Муж помер, она не по рукам пошла, честно овощи выращивает, торгует кой-чем… это достойно. А что дочь у нее гулящая оказалась… так и это не в осуждение. Воспитывала Магрит ее как всех, лупила в меру, а вот – уродилось. Да прежде чем в чужой огород камни швырять, в своем оглядись-ка?

То-то и оно, мало кто без греха. Где муж жену учит, где сам к таким же, как Элиза, бегает. И все о том знают.

Так что на Магрит смотрели понимающе. Если б Элиза чью семью разбила, мужика увела, свадьбу порушила, дело другое. Тут бы на нее обида была. А она попросту не успела. Вот и получилось, вроде как гулящая – да безвредная, пусть ее.

А уж сейчас, когда молодую девчонку убили, да так страшно, придушили…

Как тут не посочувствовать?

Тут и священник заявился, тут и глава лембергской общины пришел…

Священник занялся своим прямым делом. Кивнул жене, та осторожно отстранила Магрит от трупа и принялась утешать, воркуя, что «Бог дал, Бог взял». Священник же осмотрел тело.

– Явно убита. Может, кто-то из ее… Клиентов. А может, и грабители.

Осмотрел тело и глава лембергской общины, Пауль Данаэльс. Покачал головой:

– Я бы сказал, что у нее была хорошая ночь. Потом она либо пошла домой, либо… да, кто-то из клиентов. Надо будет узнать в веселом доме…

– Не приходила она ко мне вчера. – Лилиана Геррен, хозяйка веселого дома, понятно, не могла остаться в стороне от события. – Не было ее. Элиза иногда без меня клиентов брала, я не препятствовала, ее дело, ее риск.

Священник и глава общины переглянулись.

Опять-таки, можно понять, дело житейское. Если ты работаешь под крылышком у Лилли, ты ей платишь процент. То есть восемьдесят процентов ей, двадцать тебе. Но за тебя вступятся.

А если ты работаешь сама…

Деньги твои. Но и риск твой, и проблемы твои, и защитить тебя некому.

– Элиза! Боже мой, какое горе!

Руди Истерман выглядел так, что никто бы не засомневался в его потрясении. Волосы всклокочены, глаза больные. Он протолкался через толпу и упал рядом с телом на колени.

Мужчины переглянулись.

Что Элиза к Истерману захаживала, все знали. Но Руди в том не укоряли. Бывает…

Отношение к нему, правда, было двояким. Вроде как приличный человек, но ни жены не завел, ни детей. Один как перст. Гуляет, веселится.

С другой стороны, во дворец он вхож, именно благодаря ему в Россе спокойно относятся к лембергцам, даже стража по их улицам проходит. В обиду их не дают. А если прошение к царю составить надобно, Руди поможет. И сам отнесет, чтобы по дороге не затерялось. Полезный человек.

– Ох, Элиза… она вчера вечером была у меня. Мы провели вечер вместе.

Руди сознавался не просто так. Это только кажется, что никто не видел, не слышал, не знает… да мало ли? Нет-нет, врать надо так, чтобы это было как можно более приближено к правде.

– Она пришла к вам… – вежливо подтолкнул Пауль.

Руди кое-как пригладил волосы, поднялся, подошел поближе, чтобы не кричать.

– Между нами говоря… вы же знаете, у меня в гостях бывает царевич Теодор.