Не лицо важно. Не чин, не коса длинная.

А вот этот свет ласковый.

– Устенька…

Почти стоном вышло, почти мольбой. Да напрасно все. Устинья только головой качнула.

– Не разлюблю. Прости, Михайла, я в своем сердце не властна. Не морочь голову сестре моей, она тебя любит. Отдыхай.

И только коса каштановая в дверях мелькнула, зеленой лентой поманила.

Михайла на лавку опустился, выдохнул.

Прости, боярышня, а только и я в своем сердце не властен. Ты разлюбить не можешь, ну так и я не смогу. А ежели моей ты не будешь, пока соперник жив, так я ему и не дам жизни. Следить буду, тенью твоей стану, глаз не спущу! А как узнаю, кто мне поперек дороги встал, так и…

Михайла покосился на лавку. Там, среди прочей одежды, лежал и его кистень.

Трупом больше, трупом меньше, ему уж все равно. Постарается он для себя, а потом боярышню утешать будет. Глядишь, так у них и сладится.

Только с царевичем что-то придумать надобно. Но это еще впереди.

Придумает…

Ох не любила вдовая царица царицу Марину. И сейчас оно не поменялось.

Надобно к вечерне идти, молиться, а она тут как тут, змея рунайская! Чтоб у тебя чешуя пооблезала да хвост узлом завязался! Чтоб своим ты ядом подавилась, гадина!

Стоит, глазищами своими черными смотрит, улыбается.

– А Феденька где же? Никак к боярышне своей сбежал?

– Дело его молодое, пусть гуляет, – отозвалась царица Любава. – Да и с боярышней его… посмотрим. Может, ему еще и кто другой приглянется, до весны-то?

Марина рассмеялась, как зашипела:

– Не знаю, матуш-ш-ш-шка, ты готовься лучш-ш-ш-ше. Видела я бояр-рыш-ш-шню, когда за Федю она замуж выйдет, мало тебе не покажется.

И ухмыляется гадостно.

Любава плечи расправила:

– В своей семье мы и сами разберемся. Без пришлых.

– Разбирайся, свекровушка. А мы с боярышней, может, и подружимся. Я с ребеночком буду, она с ребеночком…

– Да пуста ты, как колодец высохший! Куда тебе рожать! Не можешь ты!

Ответом Любаве был смешок издевательский.

– Вот и поглядим, могу али нет. Мужу моему наследник надобен. Россе наследник надобен. Не шальной, не дурной…

– Гадина!

Марина только усмехнулась в ответ.

Можно бы и покричать, и в обморок упасть демонстративно, да к чему? Вместо этого она венец поправила демонстративно, бриллианты блеснули.

– Красивая. И умная. Ты и в юности такой не бывала.

Любава зубами заскрипела, а ответить не успела. Развернулась дрянь – и только камни драгоценные блеснули.

ДРЯНЬ!!!

Когда красивая черноволосая девица Фёдора наверх потянула, он охотой пошел. Хороша ведь!

Ох хороша!

Фигура такая… в самый раз. Объемная, такую и обнять-то приятно. Пышная такая, ладненькая, и вырез глубокий, руки так сами к дынькам спелым и тянутся…

В комнате наверху и обнял, и протянул. Потискал всласть, на кровать потащил красотку… та и не сопротивлялась.

А вот только в кровати…

Не получилось ничего.

Что только девушка не делала! Об иных ухватках Фёдор и не знал никогда. А все одно – не работает.

Ни вверх, ни вниз.

Ничего не ворохнется.

Про Устинью подумал – и горячей волной окатило. На девку посмотрел – снова холод и равнодушие. С час они бились, потом ему уж надоело, выкинул он бабу за дверь, еще и сапогом вслед кинул.

Ну ее!

Грязная она!

И вообще… не Устя.

Второй сапог в Истермана полетел.

– Что случилось, мин жель?

– Сгинь! Видеть никого не хочу.

– А все-таки? – Как царедворец опытный, Руди от сапога увернулся со сноровкой. И опять в светелку лезет. – Чем я помочь могу?

– Чем ты мне поможешь? Не люба мне эта девка, не хочу я ее.

– Так, может, ту, беленькую?

Фёдор подумал – и наново головой качнул.

– Не хочу.

– Мин жель…

– Не Устя это. А другие мне и неинтересны.

Руди только вздохнул.

Устинья становилась серьезной проблемой. А что с ней делать-то?

Может, и правда поженить их? Поживет с ней царевич год-другой да и успокоится. Потом и отравить можно будет дрянь такую…

Поговорить о том с Любавушкой?

Всяко поговорить.

И Руди решительно хлопнул Фёдора по плечу:

– Ну, как девки тебе не интересны, пошли выпьем? От вина ты, друг, не откажешься?

Не отказался.

И пили вместе, и пошли козлами под заборами блеять, и напугали кого-то…

Только вот Фёдор развеселился да и забылся, а Руди думал. Может, все же удастся найти подход к Устинье Алексеевне? Не дура ж она, поймет, что с ним дружить надобно?

Или нет?

Государыня Ладога укрывалась первым снегом. Пока еще белым… уже к вечеру он покроется пятнами сажи и гари, кучками мусора и нечистотами, его размесят лапти и сапоги, колеса и копыта.

Это будет завтра.

А сейчас он еще чистый и невинный.

Белый и прозрачный, как лист лучшей бумаги.

Как… как ее судьба?

Что она напишет на нем завтра?

Устя усмехнулась своим мыслям.

Будущее только Живе-матушке ведомо. А ей… ей остается настоящее и надежда.

Медленно, словно перья из подушек матушки Метелицы, летели вниз снежные хлопья.

Звонили колокола.

Начинался Рождественский пост.

© Гончарова Г. Д., текст, 2025

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2025

Небольшая келья была обставлена нарочито бедно. Да и к чему ее хозяину роскошь?

Немного удобства – то дело другое.

К примеру, ширма, за которой прячется нужно2е ведро или удобный тюфяк. Не из стремления к роскоши. Просто возраст уж таков – на жестком кости ломит. Спину выкручивает, аж спасения нет. Словно кто-то гвоздь меж лопаток забивает – и крутит, крутит его там, чтобы еще больнее было, еще страшнее.

Боли хозяин кельи не боялся. Не настолько. Но – к чему она лишняя? Все ко времени быть должно, к месту.

Опять же, ширма не расшита золотом или драгоценностями, ведро самое простое, тюфяк не лебяжьим пухом набит, а обычным, гусиным…

Простой деревянный стол выполняет свою функцию: несет на себе множество бумаг, и кому какая разница, что он уже тридцать лет стоит на этом месте? Уже и вид потерял – хотя какой там вид? Вечно на нем как сугроб бумажный навален. И перо не павлинье для письма – обычное, гусиное. И прибор письменный из дешевенького олова – ну так что же?

Хозяину кельи была важна реальная власть.

Не игра, не подделка, не подмена власти над жизнями и душами человеческими на пошлую роскошь. Нет.

Важно ему было, чтобы по одному слову его полки́ с места срывались, короли и князья повиновались, священники проповедовать начинали по слову его…

Да, именно его слову.

Господь?

Ну так Господь-то давненько по земле ходил. А когда б явился он в эту келью, так решения ее хозяина непременно б одобрил. Мало ли что там и тогда было? Живем-то мы здесь и сейчас.

Требуется для защиты веры убить сто еретиков?

Убьем двести! Чтобы точно никто от расплаты не ушел.

Требуется город сжечь со всеми его жителями?

И такое бывало в летописях Ордена. И сжигали, и землю солью посыпали, и языки вырывали за упоминание о еретическом месте. Так ведь это не со зла творили рыцари! Они души спасали невинные. Ежели завелся в городе даже один еретик, то подобен он будет чуме и собаке бешеной, заразит он души невинные и впадут несчастные в грех ереси.

А коли не успеет заразить всех и кто невиновный под меч рыцарский попадет?

Так они ж невинные, они непременно попадут в Царствие Господне, к престолу Его. А Магистр помолится за их спасение. Как всегда молился.

Искренне.

Истово.

И бичевал себя искренне, и плоть умерщвлял – тоже от всей души. Это уж в старости чуточку ослабил вожжи. Понимал, когда умрет, не доведя дело до конца, преемники и промахнуться могут.