Бабы – они больше всего разболтать готовы после этого дела. Тогда они размякшие, податливые и за языком не следят. Михайла точно знает. Не впервой ему… иные и про захоронки свои али хозяйские так душевно все выбалтывали, про планы докладывали…

– И что ж узнал?

– Что не сговорена твоя боярышня, царевич, я уже говорил. А что в сердце у нее никого нет, сейчас верно скажу. Ни сердечного друга, ни тайны какой. Никто ей писем не пишет, ни к кому она не бегает. Не смотрит, не вздыхает.

Почему-то Фёдору было приятно это слышать. Но и Михайле было приятно это говорить. Собственники…

Фёдор кивнул и принялся одеваться.

Пока позавтракал, тут и лекарь пришел.

Конечно, пригласить его к столу Фёдору и в голову не пришло.

– Пришел? Одежду принес?

Адам кисло подумал про диких россов, но поклонился и принялся доставать одежду. Традиционно лекари ходили в длинном балахоне, похожем на рясу, только зеленого цвета, длиной до колен, и в широкополой шляпе. Разве что во время эпидемий надевали маску с клювом, в который закладывали корпию, пропитанную отваром целебных трав. Или сами травы – кто во что горазд.

Помощники носили то же самое, но шляпа им пока не полагалась. Повязка на лоб и капюшон [25].

Фёдор был выше лекаря на голову, так что балахон пришлось надставлять.

Царевич натянул его прямо поверх одежды, поморщился и высказался:

– Гадость!

Адам промолчал.

Он не станет объяснять, что это не просто так.

Зеленый цвет – цвет жизни. Он защищает одежду от брызг крови и прочих жидкостей, больных же и рвет, бывает, и мокрота у них идет… а до колен балахон потому, что на улицах грязи как раз по колено. Вот чтобы подолом не мести, его таким и носят. И даже повязка на голове не просто так и у него, и у помощника. А чтобы волосы в глаза не лезли и пот не затекал во время операций.

Зачем это царевичу? Ему не нравится – и не надо. И правильно, кстати говоря!

В балахоне царевич был похож на очень тощую и противную жабу. Только что бородавок не хватало.

Поди ж ты, вроде и не толстый, а впечатление именно такое. Не идет ему. Никак.

– Короб, – почтительно подал искомое Михайла.

Слуги ему не мешали. Хочет этот сумасшедший смерть за усы дергать – пусть его! Им меньше достанется.

Фёдор перекинул перевязь через плечо, поморщился.

– Тяжело.

Адам развел руками.

А ты думал, все так просто? Там одни инструменты чего стоят. Понятное дело, самых ценных тут нет, но есть скальпели, пила, есть зажимы, еще кое-что… по капельке, но вес набирается приличный. Потаскаешь такой – мигом помощника возьмешь.

– Присядь, царевич, – попросил Михайла.

– Зачем?

– А вот. – Парень показал накладные усы и парик. Адам под шляпой тоже был в парике, кстати.

– Давай, – кивнул Фёдор.

И через несколько минут оказался неузнаваем. Михайла ему и брови толщиной с упитанную гусеницу умудрился сажей нарисовать.

– Вот так. Родная мать не признает.

Фёдор не возражал.

И то верно, ни к чему ему такая слава. Если ОНА его узнает, и ладно будет. А если не узнает, он потом разъяснит.

Подворье Заболоцких жило обычной жизнью.

Кто занимался скотиной, кто хозяйством, но появление лекаря заставило всех замереть. Фёдор тащил за ним короб, не поднимая головы.

– Я к няньке Дарёне. Боярин распорядился. Проводи, – приказал Адам первой же попавшейся холопке, которой по стечению обстоятельств оказалась именно Лукерья.

Та кивнула и засеменила впереди.

Интересно-то как!

Спросить бы, какой боярин что приказал, да плетей получить за дерзость не хочется. Боярин Алексей и приказал бы отвесить. Боярыня, правда, помягче, только по щекам нахлещет, но тоже неприятно. Проще проводить, а там пусть сама разбирается.

О, легка на помине.

Евдокия Фёдоровна сегодня варила мыло. Наблюдала за девками. Сама, конечно, деревяшкой в чане не ворочала, но следила внимательно. Только упусти – мигом напортачат, дуры криворукие! А особенно Настька с Веркой!

Ладно, ладно. Варить мыло – тяжело, сложно и неприятно, поэтому боярыня выбирала для этого дела исключительно любовниц мужа. И поделом.

– Здравствуй, добрый человек.

– Боярыня, здравствуй. Прости, что без предупреждения. Я няньку вашу осматривал, Дарёну, когда ей на ярмарке плохо стало.

Боярыня чуть склонила голову:

– Благодарствую…

– Имя мое – Адам Козельский, я родом из Латы. Боярин мой, Данила Захарьин, царицы Любавы брат, вчера приказал мне еще раз явиться няньку вашу осмотреть.

– Почто ж такое внимание?

Хоть и нервничала боярыня, а голос у нее почти не дрожал.

– Боярин Данила мне не объяснил, боярыня. Я человек подневольный, приказали – пришел. С помощником.

Евдокия заколебалась.

Пустить?

Или не надо?

Но брат царицы Любавы? И Устя честно рассказала обо всем случившемся. Имени лекаря не упомянула, ну так она его могла и не знать. А про осмотр сказала. И что лекарь травы пить приказал – тоже. Вон сама их заваривает, сама Дарёну поит.

И… Дарёна.

Кому нянька, а кому подруга лучшая, с малолетства рядом, так что боярыня только рукой махнула.

Семь бед – один ответ, да и что она супротив боярина? Прикажет его лекаря не пускать? Так она баба глупая… опять же, Дарёне и правда лучше стало. А муж все одно недоволен будет.

– Пойдем, Адам, провожу я вас обоих.

Адам поклонился. Через пару секунд и до Фёдора дошло, что надо склонить голову. Получилось плохо, чуть парик не слетел. Не привык царевич кланяться. Увы.

Повезло – боярыня на него уже не смотрела. Шла впереди, показывая дорогу.

Вот и светелка.

Лавки, сундук в углу навроде бочки, окошко с цветными стеклами, роспись по стенам с цветами и птицами. На одной из лавок лежит Дарёна Фёдоровна, на второй сидит Устинья, при свете лучинки читает няньке жития святых. Можно бы и без лучинки, но с ней виднее.

Фёдор так и впился в нее глазами.

Какая ж она… настоящая!

Вроде бы и ничего такого особенного, рубаха небеленого полотна, сарафан серо-зеленый, но какая ж она красивая! Рыжеватая коса по лавке стелется и на пол спадает, тонкое лицо освещено лучиной, тихий голос успокаивает… так бы и сел у ее ног. И сидел бы, и слушал, и ни о чем не думал.

Устинья замолчала и подняла голову.

И тут же встала, поклонилась.

– Маменька. Уважаемый лекарь…

Адам расправил плечи, и Фёдор почувствовал ревность. Ишь ты… и этот еще! Да чего все на нее смотрят?! Это ЕГО!

Фёдора Устя признала сразу. Он мог десять париков нацепить, мукой с ног до головы обсыпаться и сажей сверху покраситься – она бы не перепутала. По запаху.

Пахло от ее бывшего супруга… Она не знала, как назвать этот запах, но он был жутко неприятным. Вот именно для нее.

Не для всех. Вроде бы не резкий, не вонючий, но до того неприятный, что после его ухода она вскакивала, как была, в темноте, срывала с себя рубаху, хватала кувшин с водой и остервенело терла мокрой тряпкой свое тело. А еще приказывала девкам перекладывать вещи ароматными травами. Вроде бы от моли, но на самом деле – полынь, пижма, лаванда и прочее хоть немного отбивали этот запах.

Что его сюда привело?

Лекарь тем временем поклонился в ответ. И Фёдор тоже согнулся неловко, словно куклу-петрушку за ниточки дернули.

– Боярышня, меня боярин Данила попросил явиться сюда лечение проверить.

– Передай боярину нашу благодарность, Адам. Когда б не его помощь и не твои умения, пропали бы мы с нянюшкой.

Евдокия аж рот открыла.

И это ее дочь? Разумно так отвечает, спокойно, словно привыкла она к таким разговорам!

– Благодарствую, мил-человек, – подала голос и Дарёна. – Легче мне от твоих травок, скоро и на ноги встану. Устяша, вишь, настаивает, что мне еще пару дней полежать надобно.

– Вы позволите вас осмотреть? – не стал вдаваться в споры Адам.