Иные день прожить не могут, чтобы плетку в ход не пустить…

Фёдор, кажись, из таких. Надо еще приглядеться, но…

– Боярышня потом плакала, но повторяла, что сама виновата. Когда б ей варенья из рябины не захотелось, нянюшка ее была б здорова. Царевич, не позволишь ли слово сказать?

– Ты их уж наговорил – мостовую вымостить хватит.

– Коли нянька болеет, может, и еще раз к ней лекаря послать? А с лекарем и помощнику сходить не грех?

И глянул лукаво.

Фёдор аж дернулся от пришедшей мысли. А и то верно! Лекарь же! К няньке пришел, не к боярышне. И не просто так, его боярин Данила прислал, такому не откажешь. А при лекаре помощник, надо ж кому-то и короб с лекарствами носить?

Конечно, словом перемолвиться с боярышней не выйдет. Но хоть увидит он ее! А может, и записочку передать получится? Хотя…

– Грамотна ли она? [24]

– Грамотна, – уверенно сказал Михайла. – Чтению и письму разумеет.

– Хорошо. Пошли-ка ты за лекарем?

Михайла прищурился:

– Царевич, за ним сейчас посылать – только зря сапоги стаптывать. Иноземец отсюда вышел, он тебе точно скажет, сейчас и боярин Данила, и еще много кто в «Лилию» отправились.

– Ты еще спорить будешь?

– Воля твоя, царевич. Прикажешь – так и до полудня под дверьми у лекаря просижу, пока ему франконское вино и лембергские девушки не наскучат.

Фёдор подумал, что может случиться и такое. Боярин Данила, дядюшка любимый, при всем своем ухарстве был достаточно мнителен и суеверен. И лекаря за собой таскал постоянно.

Наверняка лекарь сейчас там же, где и все остальные.

Ладно, сходит он, развеется. А мальчишку…

– Тебя как зовут-то?

– Михайлой звать. Ижорские мы.

– Ижо-орские?

– Из боярского рода, царевич, не худородные. Да только третий сын пятого сына…

Фёдор кивнул:

– Можешь не объяснять.

Чего тут непонятного? Когда в семье детей много, то денег им достается мало.

– Отправляйся-ка ты, Михайла, к подворью Заболоцких. И попробуй еще что разузнать про боярышню Устинью. Что по нраву ей, чем порадовать… сговорена ли?

– Не сговорена, – тут же обрадовал Фёдора Михайла. – И вроде как милого друга у нее нет, никто ей не по сердцу. Но это я уж постараюсь узнать, царевич. За один раз с таким и не справишься.

Фёдор кивнул:

– Что ж. Займись. Завтра к вечеру желаю тебя с докладом видеть.

– Слушаюсь, царевич.

Михайла поклонился и вышел. А Фёдор посмотрел на осколки бутылки – и тоже вышел.

Рудольфус так и ждал в соседней комнате. И не слишком удивился словам друга.

– Едем, Руди! В «Лилию»!

Женщина листала книгу.

Странное это зрелище? Необычное.

Не принято вроде бы такое. Заняться тебе нечем? Ну так вышей чего или по хозяйству, с детьми – да мало ли забот? У этой женщины они тоже имелись.

Но надо было решить, что делать дальше.

И книга могла помочь.

Любой вошедший в комнату увидел бы у нее в руках «Жития святых». Но под золоченой обложкой скрывалась другая – черная.

И не каждый смог бы прочитать письмена на страницах. Даже и открыть книгу не смог бы.

Каждый раз тяжелый серебряный замок в виде змеи требовал крови. Жадно пил ее, прокалывал ладонь клыками…

Любой другой человек отравился бы ядом, который содержался в застежке. Но не эта женщина.

Яда в ней и так более чем достаточно.

– Сын. Да, сын…

Были, были под черной обложкой ритуалы, которые могли ей помочь. Но для них требовался ребенок. И не абы какой – ребенок царской крови.

А где такого возьмешь?

Впрочем, женщина не отчаивалась.

Был бы царь (или царевич?), а уж ребенка сделать несложно. Дурное дело нехитрое…

Женщина внимательно читала, облизывала губы…

Отражалось оно так в стекле, что ли?

Но если бы кто увидел…

Из-под розовых губ показывался не человеческий, а змеиный язык. Тонкий, раздвоенный на конце. Или это просто так виделось?

Недаром же говорят, что отражения показывают истинную суть человека.

Вот оконное стекло и показывало. Только сказать никому не могло. У него-то языка не было. Увы.

Фёдор открыл глаза, потер лоб. Вроде и не пил он вчера много…

Конечно, лекарь оказался рядом со своим боярином. Сидел в уголке, глядел на происходящее. А ежели боярин с девушкой решит уединиться, так он с ними пойдет.

Нет, не третьим.

Просто у девушек много болезней бывает. Сами-то они и не скажут, даже если знают. А могут и попросту не знать. Все хвори по-разному себя являют. Вот лекарь ее и осмотрит. И ежели что заподозрит, боярин себе другую выберет. А как иначе?

Вот к нему Фёдор и подсел:

– Поздорову ли?

– Благодарствую, царевич, все хорошо. – Лекарь воззрился на царевича с интересом. Что надобно-то? Девушку осмотреть?

Фёдор тянуть не стал:

– Помнишь, пару дней назад ты бабку осматривал на ярмарке?

– Помню, как не помнить. Только там ничего страшного, отлежится – и хватит с нее.

Адам Козельский ценил себя очень высоко и на лечение разных бабок размениваться не любил. Он боярина лечит, а тут какая-то… может, и не холопка, ну так прислуга. Немногим лучше! Тьфу!

– Мне надобно, чтобы ты ее еще раз осмотрел.

Адам дураком не был.

Ну, надо так надо. Глупых вопросов он тоже задавать не стал. Ни зачем, ни почему… задал умный:

– Когда ее осмотреть надобно, царевич?

– Завтра?

– Можно и завтра, царевич. После полудня?

Фёдор подумал и кивнул.

– Да, после полудня. И еще… я хочу пойти с тобой.

– Зачем?

Зря Фёдор порадовался смышлености лекаря. Ненадолго ее хватило.

– Надо так. Скажешь, я твой помощник.

– В таком виде, царевич?

Фёдор оглядел себя.

Да хороший у него вид, хороший, и кафтан… м-да. У нас все помощники лекаря в алом бархате и ходят, ага. С золотым шитьем, с собольим мехом на опушке, в сафьяновых сапогах…

– Найдется у тебя чего надеть?

– Как не найти, царевич. Можешь встать, я рост посмотрю?

Фёдор послушно поднялся. Лекарь прикинул, подумал…

– Да, найду. Когда мне завтра явиться?

– Давай к полудню. Как раз пока я переоденусь, там и ко времени будет.

Лекарь молча склонил голову. Получилось это как поклон, и Фёдор гневаться не стал. Пусть его…

Вина он выпил, и много, это было. А продажными девками не соблазнился, хотя Руди и подмигивал, и намекал на какие-то чудесные умения девушек.

Но Фёдору не хотелось.

Его мысли занимала медноволосая красавица. Ведь и правда хороша собой! Не первая красавица, к примеру, Борькина женка куда как красивее, только вот прикоснуться к царице Марине Фёдор даже щипцами не смог бы. И как с ней Борька только в постель ложится? Жуть! Фёдору бы трон предложили, и то не согласится! Она ж…

От нее холодом тянет. Ледяным, страшным…

А вот Устинья теплая. К ней руки протягиваешь – и греешься. Такое чувствуется.

Одна из девушек была похожа на Устю, но Фёдор даже не поглядел в ее сторону. Не нужна ему подделка! Ему настоящую хочется. И завтра…

Завтра он окажется рядом с ней.

Рядом…

Под эти мысли и уговорилась бутылочка франконского вина, а потом и вторая, третья. И завтра наступило незаметно…

Фёдор подорвался с кровати, посмотрел в окно… Нет, еще не полдень.

– Царевич, ты умойся, а я одежду уже подготовил. – Михайла погрешил против правды. Воду правда принес он. А вот одежду готовили другие слуги. Но кого волнуют подобные мелочи?

Уж всяко не его!

И не Фёдора, который сунул голову прямо в таз с водой, а потом встряхнулся, словно собака, на половину комнаты и уточнил:

– Там лекарь не пришел?

– Нет пока.

Фёдор кивнул:

– Ладно. У тебя что?

– Немногое, царевич. Много за ночь и не узнаешь, – развел руками Михайла.

Так-то справедливо. Ночью все спят, разве что совы ухают. А холопка Лукерья, которая выскочила к красавчику на свидание, больше верещала под ним, чем разговаривала. А что?