Клерк за стойкой поднял на меня пустой взгляд. Старик на скамейке кряхтел во сне. Я не останавливался. Шел напрямик к выходу, к той тяжелой двери с ручкой-черепом. Толкнул ее изо всех сил. Морозный ночной воздух ударил в лицо, чистый, колючий, живительный. Я сделал несколько шагов по крыльцу, спустился на тротуар, отшатнулся от зловещего фасада «Вечного Покоя», прислонился к холодной стене соседнего дома. Глубоко, судорожно дышал, пытаясь выгнать из легких сладковатый привкус тления. Под мышкой – две книги. Тяжелые. Бесполезные? Проклятые? Купленные ценой последнего унижения и на деньги обреченных друзей.

Я посмотрел на запотевшее окно трактира «У Палыча» напротив. Тусклый свет, пьяные тени за стеклом. Оля там? Ждет? Мысль о ней, о ее доверчивом, испуганном взгляде, вызвала новую волну стыда. Что я скажу? Что принес? Две книжонки вместо обещанной «острой» литературы? Объясню, что не хватило денег? Денег, которые они отдали? Я зажмурился. Энергия эгрегора, если она еще была, чувствовалась лишь как тяжелый, холодный камень на душе. Не сила. Груз. Груз лжи, страха и этой жалкой, купленной у гробовщика «правды». Я сунул книги глубже под сюртук, оттолкнулся от стены и зашагал прочь от «Вечного Покоя», в холодные, темные объятия петербургской ночи. Не к трактиру. Пока не к трактиру. Мне нужно было остаться наедине с этим грузом. С этим гробовым холодом внутри.

Мои мысли метались в голове, словно крысы, загнанные в клетку. Оля. Насколько убедителен я был, когда велел уйти прочь? Когда сказал ей раствориться в петербургской мгле. Она могла следовать за мной. Не из злобы — из острого чувства привязанности. Было ли там ещё что-то? Казалось, паранойя диктовала мне тысячи вариантов. Она агент подполья, параллельно завербованный Забайкальским? Чижов или Николай строит козни через неё? Она тоже манипуляторша и играет в свою, неведомую мне игру? Или… Она просто девушка, которая беспокоится за меня. Проверить все догадки, кроме самой последней, было непросто. Однако, одно можно было узнать точно, заглянув в трактир напротив «Вечного покоя». Она может ждать там, сидеть у окна и ждать, пока я выйду.

Рука налегла на аккуратную ручку массивной деревянной двери. Она поддалась без труда. Ноги сами шагнули внутрь, в обволакивающий смрад дешёвого трактира, где было не место обычной студентке. В нос резко ударил запах табака, кислого пива и рабочего пота от взмыленных заводских мужиков, загнанных каким-нибудь мануфактурщиком, аки скаковые лошади. Конь-трудяга, вот настоящий рабочий. Среди фигур в серых заводских робах или ободранных костюмах, легко было выхватить ухоженный силуэт платья миниатюрной девушки. Оля. Всё-таки здесь. Она сидела в углу, у окна. Интересно, что она пила?

Я пошёл прямо к ней, стараясь протискиваться между грубыми плотно сбитыми людьми. Уже почти добрался до неё, как вдруг, будто из пивных испарений выросли трое. Один из них был высоким, крепким парнем, явно из деревенских, какие приезжали на заработки, чтобы отсылать семье деньги и ещё не испортили здоровье трупным смогом заводских труб, угольной пылью и металлической стружкой. Лысый череп массивной головы ярко контрастировал с густой, окладистой бородой. Впрочем, другие двое были не менее колоритными — один, щербатый, нагнулся и с ехидным, почти волчьим оскалом втирал что-то Оле, боязливо вжавшейся в стул. Я видел, как рябое лицо этого щуплого и даже молодого парня искажается в мрачных бликах керосиновой лампы. Будто по его лицу проехался кто-то, оставив рытвины. И был третий — самый опасный на вид, потому что глаза были остекленевшими от похоти. Жирноватый, пучеглазый и обрюзгший мужчина, что-то нащупывающий в кармане, смотрел и по-лягушачьи облизывался, глядя на то, как его жертва съёживается от страха. Казалось, беззащитной девушки пьянит его не хуже вина.

Я отодвинул очередного работягу, преграждавшего мне путь к столу. Хотелось взорвать череп каждому из этой чёртовой троицы огненным заклятием, но я понимал, что меня тут же отправят в застенки и Седов, который и вытащит меня оттуда через пару дней, с радостью сожмёт крепче петлю вокруг моей шеи. Рябой уже порывался схватить испуганную Олю за руку, но я перехватил его.

- Не стоит, - сказал я спокойным голосом, стараясь придавать ему уверенности. - мы были бы рады просто уйти и не мешать вашей компании. Без конфликта.

- Ха, иди куда шёл, барчик, — усмехнулся рябой мне в лицо. - а девочку нам оставь, мы её потанцуем, напоим, накормим.

Оскал на его тупой роже вывел меня из себя. Магия? С этим ублюдком я обойдусь без неё. Свободная рука резко схватила со стола деревянную кружку. Я ударил с такой силой, что дерево раскололось о голову рябого паренька, который тут же упал, громыхнувшись на грязный пол трактира, по которому уже растекался пролитый квас. Реакция была быстрой. Амбал, лысый с бородой, тут же выкинул в мою сторону кулак, целясь прямо в лицо. Слишком медленно. Адреналин? Нет, скорее, эгрегор дал мне силу. Какую-то особую реакцию, способность среагировать моментально. Я пригнулся и сложил руки в простой символ воздушной волны. Порыв ветра вырвался из ладони, выкидывая амбала куда-то в другой угол трактира, сквозь толпу, уже обступившую нас и наслаждающуюся зрелищем долгожданной драки. Кажется, я сделал их вечер.

Как только амбал пролетел сквозь зевак, я повернулся к Оле, намереваясь схватить её за руку и увести прочь, но увидел, что пучеглазый уродец уже тащит её куда-то, приставив небольшой ножик к рёбрам. Он смотрел на меня своими рыбьими глазами и улыбался блестящими от жира губами. Мысль о том, что рука такой невиданной твари коснулась Оли была тошнотворной сама по себе. Я тут же произнёс простой заговор, который уже помогал мне — плавка металла. В отличии от демона, этот мужичок просто схватился за руку с диким криком боли и отчаяния, выронив нож. Я тут же рванул Олю на себя. Хотелось добить их всех и я видел, что амбал уже поднимался, чтобы кинуться на меня, но тут я взглянул в перепуганные глаза Оли. Страх. Слёзы и животный страх. Единственное содержимое её взгляда. Надо было вытаскивать её отсюда, поэтому я вклинился в толпу, которая расступалась перед магом в страхе и благоговении перед аристократическим могуществом. Дверь выбил ногой и тут же помчал с Олей прочь от трактира.

Мы скрылись в немых петербургских улочках. Покосившиеся дома, перемежеванные засоренными венами-улицами, наседали на нас, словно очередные преследователи. Мы плутали самыми грязными подворотнями, изредка забегая во дворы-колодцы, натыкались на исхудавших собак, встречавших нас испуганным лаем, на пьяниц, которые косились также, как некоторые дома и на бездомных, выныривавших из темноты, чтобы испросить копейку. Спустя пару десятков минут мы выдохлись. Никто не гнался за нами, это было уже очевидно. Мы устали. Дыхание сбилось и мы просто опирались на грязную стену дома, освещённую сутулым фонарём. Его свет грел мысли и сердце. Растекался по грязной улице приветливо-медовым светом, будто приглашая отдохнуть. Надо было идти на квартиру. Проводить Олю, убедиться, что всё хорошо.

«Герой». Это слово она сказала мне: «Спасибо, ты настоящий герой. Не знаю, что делала бы без тебя». Её слова были лживой эпитафией. Надгробной речью над моей совестью, которую я так усердно хоронил заживо. И я знал, что в гробу, погребённая под слоем земли, она неистово исцарапывает дерево своей темницы, чтобы попробовать вырваться наружу. Будто оживлённая этим словом. Герой. Это я-то герой? Не знаю почему кулак ударил стену после её слов. Герой?! Я?! Бешенство, дикое, слепое, смешанное с невыносимой горечью и усталостью, рванулось из глубины. Оно было сильнее страха перед слежкой, сильнее осторожности.

Не думая, не осознавая движения, я сжал кулак и со всей силы – со всей ненависти к себе, к этой ночи, к этому проклятому городу, к этому жалкому слову – ударил им в сырую, шершавую стену дома. Костяшки хрустнули, боль резкая, чистая, пронзила руку, но была ничто по сравнению с той адской болью внутри. Грязь и крошащаяся штукатурка осыпались под ударом.