Дни в лазарете текли медленно, как густой мед, пропитанный болью и запахом лаванды. Каждое утро начиналось с ритуала: осторожная смена повязок сестрой милосердия, ее твердые, но бережные пальцы, мучительная гимнастика под присмотром сурового доктора, каждое движение ногой – испытание на прочность, и главное – зелья.

Их приносила Юлиана. Каждый день, ровно в полдень, она появлялась в дверях палаты, ее лицо чуть менее измученное, но тень тревоги все еще бродила в глазах. В руках она держала маленький, аккуратно завернутый сверток. Не домашний настой, а покупное, аптекарское зелье – багрово-янтарную жидкость в толстостенной склянке, стоившую, как я догадывался, целое состояние. Запах от нее был терпким, горьковато-сладким, с нотками корня мандрагоры и толченого лунного камня – "Регенератор Костей и Плоти III степени". Самое сильное, что можно было достать без особого разрешения.

– От Варламова? – спросил я в первый раз, увидев дорогую склянку. Юлиана отрицательно мотнула головой, избегая моего взгляда.– Нет... Мы с Артёмом. Он... заложил свою серебряную цепочку, фамильную. А я... ну, кое-что отложила. – Ее голос дрогнул. Я знал, что "кое-что" – это, скорее всего, деньги, отложенные на новое платье или книги. Артём же с его гордостью за бедный аристократический род... Отдать фамильную вещь...

Я пил зелье, глотая ком благодарности и горечи вместе с обжигающе-холодной жидкостью. Эффект был немедленным и жестоким. Сначала – ледяные иглы по всем венам, заставляющие содрогнуться. Потом – глубокое, пульсирующее тепло, разливающееся от центра груди, как расплавленный свинец, но не жгучий, а... живительный. Оно проникало в сломанное ребро, в разорванные мышцы плеч, в исковерканные связки ноги. Я чувствовал, как кость шевелится, срастаясь, как ткани стягиваются, как синяки меняли цвет с лилового на желтый с пугающей скоростью. Это был не просто процесс – это была маленькая магия исцеления, купленная ценой их жертв. Каждый глоток был глотком их заботы, их верности. И каждый раз после приема я засыпал тяжелым, безотчетным сном, с кошмарами о демоне, пожирающем всё, что я люблю, но просыпался чуть более целым, чуть менее прикованным к койке.

Через неделю я уже мог сидеть без помощи, осторожно передвигаться по палате, опираясь на костыль, грубую деревяшку, подарок Артёма, вырезанную им самим – кривоватую, но надежную. Боль стала фоновой, терпимой. На смену острой тревоге пришла усталая апатия выздоравливающего. Лазаретная жизнь обрела рутину: чтение скучных трактатов по метамагии, которые приносил Варламов, старые, или лучше сказать классические, "Основы Эфиродинамики" – словно умышленно скучнейший выбор, тихие разговоры с Юлианой о пустяках – о погоде, о глупом анекдоте Артёма, о запахе весны, пробивающемся сквозь больничную стерильность, о ее новых успехах в контроле над огнем, она с гордостью показывала крошечное, послушное пламя на ладони, обращающееся в конкретные образы. Артём навещал реже – его отстранили от занятий на две недели за "нарушение порядка" во время бойни, из-за того, что он слишком громко ругался на жандармов, когда меня несли, и он отбывал наказание уборкой аудиторий, но всегда приносил весточки извне: то пирожок от тетки, то слух о том, что ректора вызывали "на самый верх", то просто похабную частушку про охранку.

Именно Артём, запыхавшийся и возбужденный, влетел однажды с новостью:– Гриш! Варламов! В коридоре с ректором! Говорят про тебя! И про стипендию! И про "Кристалл"! Кажись, пробил!

Через час после его визита в палату вошел сам профессор Варламов. Он выглядел, как всегда, – подтянутый, в безупречном сюртуке, но в глазах светилось редкое удовлетворение. За ним следовал секретарь ректора с папкой.

– Григорий, – кивнул Варламов, его взгляд оценивающе скользнул по моей фигуре на костылях, по менее бледному лицу. – Прогресс налицо. Рад. – Это "рад" прозвучало так искренне. Он взял папку у секретаря. – По моему ходатайству и учитывая твои… заслуги в деле восстановления порядка восьмого февраля… – он чуть поморщился, произнося это, – Ректорат постановил назначить специальную повышенную стипендию имени Лобачевского. До конца учебного года. – Он положил на тумбочку у койки толстый конверт. – Исключительно для покрытия медицинских расходов и… нужд академических. – Его взгляд стал жестче, предупреждающим.

– Профессор… – я попытался встать, но он жестом остановил. – Сиди. Это не все. – Варламов выдержал паузу, его глаза загорелись знакомым фанатичным блеском. – Проект "Кристалл". Помнишь? Фундаментальные исследования структуры эфира на субквантовом уровне. Прорыв. – Он говорил страстно, забыв на мгновение о больном студенте перед ним. – Работы замерли без тебя, Гриша. Твои предыдущие расчеты по устойчивости эфирных матриц… они были гениальны. Безыскусно сыры, но гениальны. – Это была высшая похвала от Варламова. – Как только доктор разрешит минимальную нагрузку… твоё место в лаборатории "Кристалл" ждет. Без отлагательств. – Он посмотрел на меня, ожидая немедленного восторга, готовности ринуться в бой с формулами.

Юлиана сидела тихо, ее рука легонько сжала мою. Я чувствовал ее напряжение. Она знала цену "Кристалла" – бессонные ночи, полное погружение, отрешенность от мира. Мира, который мы едва начали отстраивать после кошмара.

– Я… благодарен, профессор, – произнес я осторожно. – За стипендию. И за доверие. Как только смогу… – Я кивнул на костыль.

– "Смогу" – это завтра, Грановский! – отрезал Варламов. – Доктор Смирнов говорит, вы крепки. Голова – ваш главный инструмент. А она, слава Богу, цела. Формулы не требуют беготни. Читайте. Думайте. – Он ткнул пальцем в лежащий на стуле "Основы Эфиродинамики". – Начните с этого. Освежите базис. Завтра пришлю вам текущие данные по "Кристаллу". Жду ваших мыслей. Не разочаровывайте меня. И науку. – Он кивнул, резко развернулся и вышел, унося с собой запах старой бумаги и непоколебимой уверенности в своем праве распоряжаться чужими жизнями ради "великой цели".

Конверт со стипендией лежал на тумбочке, тяжелый и… двусмысленный. Плата за лояльность? Инвестиция в гений? Или просто искреннее желание помочь, от которого я уже начал отвыкать?

Покинуть лазарет было и радостью, и новой болью. Воздух Академии, обычно пахнущий пылью, озоном и амбициями, теперь казался невероятно свежим. Я дышал полной грудью, игнорируя остаточную боль в ребре. Моя каморка в общежитии встретила меня знакомым хаосом – книгами, разбросанными по полу, пылью на столе, футляром с орденом Святой Анны, тускло блестевшим в углу. Юлиана и Артём помогли навести минимальный порядок. Артём приволок ведро воды и тряпку, неуклюже смахивая пыль и что-то бормоча. Юлиана разложила мои книги на полке, ее движения были точными, хозяйственными. Она принесла веточку сушеной лаванды и поставила в стакан на окно – крошечный островок уюта среди хаоса.

Стипендия Варламова решила проблему зелий. Теперь я пил "Регенератор" каждый день, не чувствуя гнетущего долга перед друзьями, но с новой горечью – осознанием, что обязан Варламову. Зелье делало свое дело: ходить с одним костылем стало легче, боль в груди почти отступила, оставалась лишь ноющая слабость в травмированной ноге и общая, фантомная усталость – следствие истощения и колоссальных перегрузок магией.

И я погрузился в "Кристалл". Сначала осторожно, по часу в день, сидя за столом в своей каморке, окруженный книгами и присланными Варламовым чертежами. Потом – дольше. Лаборатория "Кристалл" находилась в самом сердце корпуса Метамагии, в подвальном помещении с толстыми свинцовыми стенами, глушившими внешние эфирные помехи. Туда я пришел на четвертый день после выписки, опираясь на костыль.

Запах здесь был иным – не лавандовым, а резким, химическим: озон, кристаллическая пыль, горячий металл и что-то еще, неуловимо "чистое" – запах самой фундаментальной магии. Гулкие шаги по каменному полу, монотонный гул изолированных генераторов эфирных полей. В центре зала стоял главный артефакт проекта – "Фокусный Решетчатый Интегратор". Неуклюжее название для устройства потрясающей сложности: сеть из чистого кристалла кварца, оправленная в серебро и платину, опутанная тончайшими проводами из орихалка, подключенная к батареям конденсаторов и сложнейшим метамагическим схемам. Он напоминал гигантского, замерзшего хрустального паука. Вокруг него суетились ассистенты Варламова – молодые метамаги с серьезными лицами, в защитных очках и перчатках.