– Отдохните, – сказал я, вставая. Голос был усталым, но твердым. – Завтра обсудим детали. Кого, как, где. Сейчас главное – переждать бурю. Оля, можешь налить нам воды? Горло пересохло.

Оля встрепенулась, бросилась к кувшину, стоявшему на комоде. Николай мрачно отвернулся к окну, за которым царила непроглядная питерская ночь. Чижов снова съежился на табурете. Тиканье часов заполнило комнату, отмеряя секунды передышки в войне, которую я вел на два фронта. Войне, где каждое слово, каждый жест был оружием. И где предательство стало моим главным козырем. Я смотрел, как Оля наливает воду в простые фаянсовые чашки, ее руки все еще дрожали, но движения были уже осмысленнее. Хрупкое спокойствие, купленное кровью, опустилось на комнату под самой крышей. Я знал – оно было обманчивым. Как и все в этой игре. Но пока оно было моим.

Холод. Не питерский февральский, пробирающий до костей, а внутренний. Ледяная тяжесть, осевшая где-то за грудиной, под ребрами. Она разбудила меня раньше звона колокола с академической колокольни. Лежал на жесткой койке в своей каморке общежития Императорской Академии Магии, вслушиваясь в тиканье дешевого будильника на тумбочке. Тик-так. Тик-так. Ровно, методично. Как шаги часового под окном. Как стук костыля по мерзлой мостовой вчера... в ту самую подворотню.

Вчерашняя грязь, запах страха и крови казались нереальными здесь, в серых стенах, пропахших пылью, старым деревом и щелочным мылом. Но они въелись глубже, чем запах. Вонзались в память кинжалами: немое проклятие Демикина, алые брызги на снегу, истеричный вой Чижова, слепое доверие Олиных глаз… Предатель. Слово висело в тишине комнаты, тяжелое, осязаемое.

Предатель. Я сжал кулаки под тонким одеялом. Нет. Реалист. Выживающий. Они были порохом – Демикин неистовым, Вадим – ненадежно тлеющим. Порох взрывается, сжигая все вокруг. Я – направляющая сила. Расчет. Кто-то должен был выжить, чтобы нести идею дальше. Их жертва... их арест... это был необходимый тактический ход. Цена за сохранение ядра. За возможность действовать дальше. Петров получил свою добычу, я – послушную, управляемую группу, лишенную опасной харизмы Демикина. Оля, Николай, даже Чижов – теперь они мои. Их страх, их горе, их вера в меня – цемент для новой, более прочной структуры. Сибирь была реальной. Ссылка. Забвение. Конец всему. Я выбрал жизнь. Дело. Будущее, которое построю я, без глупой бравады и ненужного героизма. Да, путь в пропасть. Но моя пропасть. Мои правила. Тук. Тук. Тук. – уже не костыль, а молоток, забивающий гвоздь в крышку гроба сомнений. Необходимость. Железная необходимость.

Попытался пошевелить больной ногой. Острая, знакомая боль пронзила икру – отголосок той дуэли, когда я перенапряг хрупкие магические каналы этого тела, пытаясь совладать с силами, фундаментальная теория которых была мне ясна, но практическое воплощение требовало тренировки. Но... что-то было иначе. Боль была острой, но... чистой. Без той разлитой, изматывающей ломоты. Без ощущения, что мышцы вот-вот порвутся. Я осторожно согнул ногу в колене. Скрипнуло, стрельнуло, но – согнулась. Легче. Значительно легче. Заживает. Скоро костыль станет ненужным атрибутом. Символ слабости, который пора отбросить. Как и слабость сомнений.

Встал, опираясь сначала на спинку стула, потом – лишь слегка прикасаясь к нему для баланса. Прошел несколько шагов по комнате. Хромота оставалась, но это уже была хромота, а не беспомощное ковыляние. Прогресс. Физический. Моральный... шел тяжелее. Вчерашние картины лезли в голову, как назойливые мухи. Я подошел к умывальнику, плеснул ледяной воды в лицо. Резкий холод отрезвил. Сосредоточься. Настоящее. Академия. Маска нормальности.

Одевался механически: белая сорочка, жилет, сюртук студента старших курсов физико-магического факультета. В зеркальце над умывальником – бледное лицо с темными кругами под глазами. Лицо человека, плохо спавшего. Лицо человека, занятого сложным учебным проектом. Ничего более. Я потренировал легкую, усталую улыбку. Неубедительно. Лучше просто спокойная сосредоточенность.

В коридоре общежития уже слышались голоса, шаги, смех – обычная утренняя суета. Мир, не знающий о крови на снегу у Сенного рынка. Я влился в поток, стараясь идти ровно, маскируя остаточную хромоту под неторопливую походку. Направлялся на лекцию профессора Свечина по истории метамагических концепций XVIII века. Сухая теория. То, что нужно, чтобы заглушить внутренний шум.

Не доходя до аудитории, услышал за спиной быстрые, легкие шаги. Знакомые. Оборот.

– Гриша!

Юлианна. Она стояла передо мной, немного запыхавшись, рыжие волосы, выбившиеся из-под скромной шапочки, ярким пятном в сером коридоре. Ее обычно живые, чуть насмешливые глаза сейчас смотрели серьезно, с неловкостью.

– Юля. Здравствуй, – сказал я, стараясь держать тон нейтрально-приветливым.

– Я... я тебя искала, – начала она, теребя край своей сумки. – Я... извини, что накричала. У библиотеки. Я была не права.

Вспомнил. Минутная стычка пару дней назад. Я был погружен в расчеты для Варламова и мысли о предстоящей акции кружка, отмахнулся от ее вопроса резче, чем следовало. Она обиделась, бросила что-то вроде "Ты стал совсем другим, Гриша!" и убежала. Мелкий эпизод, затерявшийся на фоне вчерашнего ада.

– Пустяки, Юля, – махнул я рукой, пытаясь вложить в голос легкость. – Я сам был на взводе. Этот проклятый проект... – Вздохнул с нарочитой усталостью. – "Кристалл" профессора Варламова съедает все время и нервы. Формулы, эксперименты, отчеты... Голова кругом.

Ее лицо смягчилось. Она шагнула ближе, заглядывая в глаза с тем смешанным выражением заботы и любопытства, которое было так ей свойственно.

– Правда? Так сложно? – В ее голосе прозвучало искреннее сочувствие. Она всегда впитывала мои, даже надуманные, трудности как свои. – Я видела, ты ходишь весь измученный последние дни. И нога... как она?

– Нога лучше, спасибо, – ответил я, автоматически пряча остаток хромоты, отставив больную ногу чуть назад. – А проект... да. Сложный. Фундаментальные вещи. Метамагия, самоорганизация энергетических структур... Профессор Варламов гонит как скаковую лошадь. – Я попытался улыбнуться, чтобы снять напряжение. – Но ничего, справимся. Наука требует жертв, как говорится.

Она рассмеялась, коротко и звонко. Звук был неожиданно светлым в моем мрачном внутреннем мире.

– Ну уж, жертвовать собой полностью не надо! – Она шутливо ткнула меня пальцем в грудь. – И не дуйся больше, а? Я волновалась. Думала, ты всерьез на меня злишься.

В ее глазах светилась та самая смесь обиды, что прошла, и желания все исправить. Было что-то щемящее в этой простоте, в этой вере в то, что все наши размолвки – лишь мелкие недоразумения. Она не знала, какой ценой оплачена моя "усталость". Не знала о крови, о предательстве, о комнате Оли под крышей. Для нее я был просто Гришей, ее Гришей, загруженным сложной учебой.

– Да нет, конечно, не злюсь, – сказал я, и в голосе невольно прорвалась тень настоящего облегчения. Ее присутствие, ее обыденная забота были островком нормальности в море лжи и крови. Я взял ее руку. Ладонь была теплой, живой. – Просто времени в обрез. Но сегодня вечером... может, прогуляемся? Если сил хватит после лаборатории у Варламова.

Ее лицо озарилось улыбкой.

– Правда? Да! Конечно! Я тебя подожду у выхода из корпуса физики, ладно? После семи?

– После семи, – кивнул я. – Постараюсь не задержаться.

– Отлично! – Она встала на цыпочки, быстро поцеловала меня в щеку. – Удачи на лекции! И не перетрудись у Варламова! – И она заспешила прочь, обернувшись еще раз, чтобы помахать рукой. Яркое пятно рыжих волос скрылось за углом.

Облегчение, смешанное с горечью, накатило волной. Она верила. Верила в мой проект, в мою усталость, в то, что вечером мы просто пойдем гулять. Насколько проще было бы жить в этом мире, ее мире. Но моя дорога вела в другую сторону. В темноту. Тук. Тук. Тук. – уже не молоток, а счетчик, отсчитывающий время до следующей лжи.