Холод. Ледяной, мертвящий холод. Он пришел не извне. Он пришел изнутри, от пальца левой руки. От того места, где сидело кольцо-блокиратор. Оно словно проснулось, почуяв угрозу. Холодный стальной обруч сжался на миг, впиваясь в плоть, и в то же мгновение та ледяная пустота внутри, знакомая по конспирационным квартирам, заполнила грудь. Искра погасла. Не успев вспыхнуть. Погасла, как будто ее задули. Остался только холод. Холод и мрак. И чувство абсолютной, унизительной беспомощности. Они отняли даже это. Даже надежду на крошечный лучик.

Я рухнул на спину, без сил. Холодный камень принял меня, как могильная плита. Кровь из ступни сочилась теплой струйкой. Запах гнили казался слаще. Сознание поплыло. Сдаться? Шепот слабости. Закрыть глаза. Перестать дышать. Пусть крысы…Нет. Не шепот. Крик. Крик из самой глубины, перекрывающий боль, жажду, страх. Нет.

И тогда пришел свет. Снова. Резкий, безжалостный, как удар ножом в глаза. Скрип двери. Тяжелые шаги. Тот же запах железа, пота, дегтя и теперь – крепкого, дешевого самогона. Тень заслонила свет.

Тит.

Он стоял надо мной. Не наклоняясь. Просто стоял. Его дыхание было ровным, тяжелым. От него пахло перегаром, но ярость, пылавшая в нем на чердаке, словно выгорела, оставив холодную, методичную жестокость. Его лицо в контровом свете было темной маской. Только глаза – две узкие щели – отсвечивали тусклым, как у больного хищника, блеском.

– Ну что? – голос его был монотонным, лишенным вопросительной интонации. Констатация. – Передумал болтать?

Я не успел открыть рот. Даже если бы смог. Удар сапога в живот был предсказуем, как восход солнца. Точным. Мощным. Без злобы. Просто – работа. Воздух вырвался хрипом. Я скрючился, кашляя, чувствуя, как к горлу подкатывает тошнота.

– Работаешь на Охранку? – все тот же монотонный, мертвый голос.

Я молчал. Сжав зубы. Сосредоточившись только на том, чтобы не издать звук.

Удар. По почкам. Справа. Белая вспышка боли. Тело выгнулось дугой само собой.

– Кто куратор?

Молчание. Удар. В грудь. Хруст. Возможно, сломалось еще одно ребро. Треск в ушах. Кровь на губах горячее.

– Знают ли про меня? Про склад?

Тишина. Удар. По лицу. Кулаком. Мир поплыл. Звон. Тьма внутри тьмы заколебалась, грозя поглотить.

– Говори, сука.

Его голос был как скрежет камня. Без эмоций. Без ожидания ответа. Протокол пытки. Шаг. Вопрос. Удар. Шаг. Вопрос. Удар. Я не видел его лица. Только сапоги. Только тень. Только боль, волнами, накатывающую снова и снова.

Последний удар. Не знаю, куда. В голову? В висок? Мир не погас. Он взорвался. Абсолютной, беззвучной вспышкой боли. Потом – провал. Не сон. Неизвестность. Просто… ничего.

Сознание вернулось с запахом. Все тем же. Сырость. Гниль. Крысиный помет. Горячая медь крови. Но теперь к нему добавился новый оттенок – сладковатый, приторный запах собственной мочи. Я обмочился. От боли? От бессилия? Неважно.

Я лежал в той же позе. На спине. На холодном камне. Наручники все так же впивались в запястья. Боль была… фоном. Глухим, всеобъемлющим гулом. Голова раскалывалась. Горло – пылающая пустыня. Каждое дыхание – нож в сломанных ребрах. Ступня пульсировала огнем. Лицо было одним сплошным синяком.

Тьма. Вечная тьма. Шуршание. Теперь ближе. Где-то у ног.

Но странное дело. Сквозь боль, сквозь жажду, сквозь унижение и грязь… не было отчаяния. Не было желания умереть. Не было даже страха перед возвращением Тита. Было что-то другое. Глубокое, раскаленное, как лава под коркой пепла.

Он бил. Унижал. Ломал тело. Но не сломалэтого. Этого яростного, животного, неистребимого чувства – жажды жизни. Жизни любой ценой. Жизни, чтобы дышать этим вонючим воздухом. Жизни, чтобы чувствовать эту боль – знак того, что я еще жив. Жизни, чтобы… отплатить.

Образ Тита в свете дверного проема – огромный, беспощадный. Его монотонный голос. Его сапоги. Его кинжал. Этот образ не подавлял. Он зажигал. Зажигал холодное, ясное, испепеляющее пламя ненависти. Не слепой ярости. Расчетливой. Методичной. Как у него самого.

Я не хотел бежать. Я хотел остаться. Остаться, чтобы найти слабину. Остаться, чтобы пережить. Остаться, чтобы когда-нибудь… встать. И тогда… Тогда я найду его. Тита. Забайкальского. Седова. Всех. Я найду их. И мы поговорим. Новым языком. Языком крови и расплаты.

Жажда жизни слилась с жаждой мести в один безумный, кристально ясный сплав. В голове, сквозь туман боли и обезвоживания, стояла лишь одна мысль, твердая, как алмаз, режущая все сомнения, как лезвие:

Выберусь!