— Вам письмо, — вдруг вспомнила она, доставая из фартука конверт с печатью в виде совы. — От учителя.

Свешников отвечал кратко, как стрела: «Программа прилагается. Испытания 15 сентября. Требуется поручительство дворянина или документы, подтверждающие происхождение».

Ночью, разбирая программу при свете лампы, я услышал шорох за дверью. Даша стояла в проёме, прижимая к груди свёрток с бельём.

— Вам свечу зажечь? — спросила она, будто оправдываясь за вторжение.

— Садись. — Я отодвинул стопку книг, освобождая место на сундуке.

Мы замолчали. Лампа потрескивала, а за окном ветер перебирал листья, как страницы гигантской книги. Её мизинец лежал в сантиметре от моей руки на столе. Достаточно было шевельнуться — и миллиметры превратились бы в прикосновение.

— Завтра… — начала она, но тут часы в зале пробили полночь, рассыпав звуки, как монеты по каменному полу.

Она вскочила, унося с собой запах луговых трав с чердака. Я остался один с тиканьем маятника и мыслью, что Академия — не единственная загадка, требующая решения.

Утром, разнося навоз в саду, даже дворяне пачкают руки, когда слуги — одна горничная, я нашёл под розовым кустом ржавые ножницы. Даша, вешавшая рядом простыни, засмеялась:

— Барин, да вы копаете, как крот!

Её смех звенел, как колокольчики на шее у пасущихся коней. Солнце пробивалось сквозь мокрую ткань, рисуя на её лице кружевные тени. Вдруг ветер сорвал прищепку, и простыня, взметнувшись, окутала нас обоих влажным полотном.

Мы замерли, ослеплённые белизной. Её дыхание смешалось с моим, а сквозь ткань проступали солнечные пятна, будто мы оказались внутри светового кокона.

— Не двигайтесь, — прошептал я, чувствуя, как бьётся её сердце сквозь два слоя льняной ткани.

Она кивнула, и в этот момент ветер унёс простыню прочь. Мы стояли, красные, как маковые зерна в молоке, а где-то за забором квакали лягушки, будто смеялись над нашей неловкостью.

— Чай остынет, — бросила Даша, убегая к дому. Но на пороге обернулась, и в её взгляде мелькнуло что-то, заставившее сердце пропустить удар.

К вечеру, когда я проверял упряжь перед завтрашней поездкой за учебниками, она принесла в конюшню пирожок с капустой. Тёплый, из последней муки.

— Чтобы не с пустым желудком, — сказала, кладя его на сено. И добавила, уже уходя: — Там… в углу сарая. Батюшки вашего старый телескоп. Может, пригодится.

Стекло было мутным, тренога шаталась, но когда я направил трубу на Вегу, то увидел не просто звезду, а нечто по-настоящему в её сиянии.

Дом за спиной тихо скрипел, привыкая, что в его стенах снова живут, а не доживают. Дашины шаги на кухне, шорох метлы по полу, даже стук крышки котла — всё это складывалось в ритм, похожий на биение сердца. А завтра — опять дорога, книги, цифры. Но сейчас, под звёздами, пахнувшими свежим хлебом и ржавым железом, хотелось верить, что уравнения иногда включают переменную под названием «счастье».

Свет лампы дрожал, как уставший студент за полночь. Я сидел за столом, обложенный фолиантами, чьи корешки трещали при каждом движении. «Теория эфирных токов» пахла пылью и старыми надеждами, а на полях виднелись пометки прежнего хозяина — Свешникова, судя по угловатому почерку:«См. стр. 45: ошибка в расчётах Кельвина!».

Латынь давалась легче, чем ожидал. Студенческие годы, проведённые за учебниками по философии и классической филологии, оставили в памяти обрывки «sine qua non» и«modus ponens». Но древнегреческий был кошмаром. Юношеская память Григория хранила лишь крохи уроков, поэтому я тупо тыкал пером в таблицу спряжений, будто пытался проткнуть саму несправедливость:

— Ἀγαπάω… ἀγαπᾷς… — шептал я, чувствуя, как буквы пляшут перед глазами. — Чёрт, почему здесь датив?

Даша, штопавшая чулок у камина, подняла голову:

— Вы как заговор читаете. Может, магию на меня наведёте?

Я хмыкнул, смахивая пот со лба. Магия. Теория ложилась в сознание чёткими формулами, но стоило перейти к практике…

На краю стола лежал «Курс элементарной магии» с золочёным обрезом. Иллюстрации изображали учеников, легко вздымающих капли воды пальцами или зажигающих свечи взмахом ресниц. Григорий открыл страницу с упражнением первым:«Концентрация личного ресурса: визуализация тепла».

Сжал кулак, как советовали. Представил пламя — не абстрактное, а конкретное: языки, лижущие бревно в камине, треск смолы, дрожание воздуха над жаром. Ладонь затрепетала, будто в ней билась пойманная птица. Но когда разжал пальцы — лишь капля пота на коже, да лёгкое головокружение.

— Не получается? — Даша поставила перед ним кружку цикория. Пар клубился, рисуя в воздухе завитки, похожие на интегральные знаки.

— Как слепой в галерее, — проворчал он, отпивая горечь. — Вижу формулы, но не могу… потрогать настоящую магию.

На следующее утро пришло письмо от Свешникова. Конверт, запечатанный сургучом с эмблемой Академии — книга, пронзённая мечом и циркулем, — содержал программу экзаменов.

«Уважаемый Григорий Аркадьевич,

Испытания включают:

1. Письменную работу по основам магии.

2. Устный экзамен по истории магических дисциплин.

3. Практическое испытание.

Примечание: Дворяне допускаются без вступительного взноса»

Я провёл пальцем по последней строке. Звучало прекрасно, но всё казалось подозрительно простым. Значит, дворян отсеивали не документы, а экзамены. Интересно, насколько они строги?

— Безнадёжно? — Даша, вытиравшая пыль с портрета, словно прочла мои мысли.

— Нет. — Я хлопнул ладонью по столу, где лежали книги и письмо. - Теоретическая часть проблемой не станет, а практику подтяну за это время.

Даша вздохнула, подбирая какой-то листок, упавший со стола.

К вечеру я снова бился над практикой. В саду, заросшем лопухами, я пытался сдвинуть камень силой воли, как советовал учебник.

— Fiat lux, — прошептал я, представляя, как эфирные токи обвивают валун. В уме строились уравнения: масса объекта, коэффициент трения, проекция вектора силы… Камень дрогнул, подняв облачко пыли, и замер. Из носа потекла кровь.

— Барин! — Даша бросила корзину с бельём. — Вы… это…

— Ничего, — вытер рукавом лицо. — Просто силы кончились.

Она протянула платок, пропитанный запахом полыни. В её глазах читался немой вопрос:«Зачем мучить себя?». Но спросила вслух другое:

— А стихии всех порядков сложны?

— Первый порядок — огонь, вода. Второй — свет, звук. Третий… — я махнул рукой, чувствуя, как болит голова. — Для третьего, как я понял, нужно подключаться к мировому резервуару. А я даже свечу задуть не могу.

Даша вдруг присела на корточки, подняв сухую ветку.

— Мой дед был знахарем. Говорил, сила — не в жилах, а в… — она покрутила палкой, будто ища слово, — в согласии. С землёй. С небом. Может, вам не бороться, а… слушать?

Я было хотел рассмеяться, но ветка в её руках внезапно дрогнула.

-Как ты..?

- Не знаю, просто иногда выходит что-то такое — отмахнулась она.

Ночью, разбирая письма отца, я наткнулся на брошюру «О сословном разделении магических дисциплин». Таблицы пестрели цифрами:

«Доля дворян среди магистров метамагии — 99%, стихийной магии — 67%, теология — 55%, артефакторики — 42%…»

Швырнул брошюру в камин. Огонь, жадно лизнул бумагу, высветив последнюю строку:

«Мещане допускаются к экзаменам лишь при наличии исключительного таланта…»

Пепел пах горечью поражений, которых можно было избежать. Я взглянул на руки — те же, что когда-то считали миллионы долгов, а теперь они готовились волей сдвинуть камень. Поэтому в груди горело упрямство, смешанное с вновь проснувшимся юношеским задором.

— Не сдамся, — прошептал я. Тьма накрыла комнату, но в окне уже алела полоска зари.

Дни превратились в тягучую и серую, но вполне привычную череду из постоянной зубрёжки истории, повторения языков и изучения практических основ магии. Успехи были, но я не знал, были ли они велики. Каждое утро начиналось с треска дров в печи, запаха подгоревшей каши и шороха Дашиных шагов по скрипучим половицам. Она будила меня, ставя на стол глиняную кружку с цикорием, чей горьковатый аромат смешивался с пылью от раскрытых фолиантов. Иногда, застигнутая за перелистыванием моих записей, она краснела и убегала, будто пойманная на краже, но к вечеру всё равно возвращалась — штопать мои сюртуки или переставлять книги так, чтобы «барину не мозолили глаза».