Ледяная игла кольнула в грудь. Библиотека. Не просто библиотека. Тот самый дальний, тихий зал на втором этаже, среди стеллажей с пыльными фолиантами по истории магии. Там стояли большие дубовые столы, полускрытые высокими стеллажами от посторонних глаз. Там, в полумраке, при свете зеленых ламп, мы собирались в первые месяцы. Там, где было тихо, уединенно и… безопасно? Раньше казалось безопасно.

Они идут туда. Мысль пронеслась, холодная и четкая. Кружок. Он собирается сам. По крупицам. Из осколков.

Это было как удар. Горечь – острая, как нож. Выжили. Чижов. Эта девушка. Кто-то еще? Радость? Нет. Никакой радости от возрождения безумной идеи, заведшей Алису и других на плаху. Только горечь. Горечь от того, что эти люди – такие же наивные, горящие – снова тянутся к огню, как мотыльки. Они не знают о демонах, о том кошмаре, что стоял за спиной Алисы. Они помнят только споры о свободе, о справедливости, о проклятом самодержавии. И они лезут обратно в пасть зверя. Добровольно.

Но вместе с горечью пришло и другое. Холодный, трезвый расчет. Проблема. Большая проблема. Седов приказал мне, именно мне, возглавить возрожденную ячейку. Мне собрать осколки под своим крылом, под колпаком Охранки. А тут кружок собирается сам, без моего участия. Значит, у них уже есть кто-то, кто их собирает? Или они просто стихийно тянутся друг к другу? В любом случае, моя задача усложнилась в разы. Теперь мне придется не столько вербовать новых, сколько… встраиваться. Втираться в доверие к уже существующей группе. Возможно, даже бороться за влияние с тем, кто их сейчас ведет. Риск возрастал. Шанс провала – тоже.

Я не раздумывал. Инстинкт самосохранения, обостренный последними днями, сработал мгновенно. Отбросив костыль к стене колонны, он только выдаст, я двинулся следом, используя тени колоннад, сугробы, редких прохожих как прикрытие. Двигался осторожно, как тень, сливаясь с серым камнем зданий. Боль в ребре напоминала о себе, но адреналин глушил ее. Чижов и девушка шли не спеша, о чем-то тихо переговариваясь. Они не оглядывались. Зачем? Они были в стенах Академии, среди своих. Или так им казалось.

Мы миновали главный вход в библиотеку, свернули в боковой флигель, поднялись по узкой, малоиспользуемой лестнице на второй этаж. Знакомая дорога. Каждый поворот, каждый скрип половиц отзывался в памяти эхом прошлого. Эхом голосов, смеха, жарких споров. Эхом Алисы, ее властного шепота, ее гипнотического взгляда, который тогда казался лишь пламенем убежденности. "Ты веришь в силу слова, Григорий? В силу идеи, способной сокрушить стены?" Тогда я был готов поверить. Наивно. Теперь знал – стены сокрушают не словами. Их сокрушают прикладами, кандалами и холодным расчетом таких, как Седов. А идеи… идеи лишь топливо для костра, в котором сгорают люди.

Чижов и девушка остановились у знакомой массивной дубовой двери в дальний зал. Чижов еще раз оглянулся по сторонам – пустой коридор, только пыльные портреты ректоров прошлого на стенах. Он толкнул дверь, пропустил девушку вперед и скрылся за ней сам. Дверь прикрылась не до конца.

Я замер в тени ниши напротив, в десятке шагов. Сердце колотилось, но уже не от паники, а от сосредоточенной ярости и этого леденящего расчета. Оттуда, из-за приоткрытой двери, доносились приглушенные голоса. Не один. Не два. Несколько. Тихое бормотание. Значит, их больше. Значит, кружок уже не призрак. Он здесь. Он дышит. Он – моя цель. И моя смертельная ловушка.

Мысль о Седове, о его ледяных глазах, о "через день" пронзила мозг, как шило. План. Он должен был родиться сейчас. Из хаоса страха, горечи и необходимости выжить. Войти. Просто войти. Как раньше. Сказать: "Ребята, я жив. Я с вами". Играть роль. Играть до конца. Пока Седов не скажет "стоп".

Я сделал шаг из тени. Еще один. Подошел к дубовой двери. Рука сама потянулась к холодной, массивной латунной ручке. За дверью – приглушенный гул голосов. Знакомый. Чужой. Опасный. Спасение? Или новый круг ада?

Я толкнул дверь.

Лязг тяжелой дубовой двери позади прозвучал как выстрел в гулкой тишине старого зала. Шепот, лишь мгновение назад витавший меж высоких стеллажей, набитых пыльными фолиантами и пахнущими тлением свитками, оборвался разом. Все взгляды в полумраке, выхваченном тусклым, зеленоватым светом ламп на длинных столах, устремились на меня. Воздух, и без того густой от запаха старой бумаги, воска и книжной плесени, сгустился еще больше – теперь его пропитало острое, живое напряжение. Оно висело, как статический заряд перед ударом молнии, оседая на коже легкой рябью. Сердце колотилось где-то под самым горлом, каждый удар отдаваясь тупой болью в простуженном ребре. Спокойно. Дыши. Маска надета. Игра началась. Игра, где ставка – твоя жизнь, а ходы – ложь и предательство.

Сергей Чижов, юркнувший за дверь минуту назад, вскочил с табурета, его тщедушная фигура задрожала не столько от восторга, сколько от нервного облегчения.

– Григорий! – выдохнул он, и в его голосе была липкая смесь радости и вины. Он знал. Знал, что я на свободе, но не знал цены. – Слава Богу! А я… я думал, может, уже… – Он не договорил, лишь беспомощно махнул рукой, его глаза, большие и испуганные, как у лесного зверька, метнулись в сторону.

Рядом с Чижовым поднялась та самая каштановая девушка с артефакторики – Оля, имя наконец встало на место в разбитом калейдоскопе памяти. Ее круглое, обычно добродушное лицо расплылось в улыбке искреннего облегчения. Еще двое парней с младших курсов – знакомые силуэты, но имена стерлись в хаосе последних недель – кивнули сдержанно, но в их взглядах читалась та же робкая надежда. Волна их тепла, искреннего и незаслуженного, накатила на меня. И от этого тепла внутри все похолодело еще сильнее, словно облили ледяной водой. Они рады видеть предателя. Идиоты.

Только один человек не двинулся с места. Он сидел во главе стола, откинувшись на спинку стула, массивные руки, покрытые светлыми волосами, сложены на груди, как две глыбы. Иван Демикин. Третий курс, факультет стихий. Крупный, как медведь, выросший в тесной берлоге, с широким, упрямым лицом и тяжелым, неподвижным взглядом, в котором не было ни капли радости или облегчения. Только холодная, настороженная оценка. Как алхимик изучает подозрительный реактив, готовый взорваться при малейшей неосторожности. Его глаза, серые и жесткие, как речная галька, впились в меня.

– Грановский, – его голос был низким, глуховатым, как перекатывание булыжников под водой. – Откуда ветер занес? И главное – как? Охранка не выпускает просто так. Особенно таких, как ты. Почти правая рука Шереметева. Близок к Алисе.

Тишина в зале стала гнетущей, нарушаемая лишь тихим потрескиванием старых переплетов где-то на верхних полках. Все ждали. Надежда висела в воздухе, смешанная с недоверием Демикина. Горло пересохло. Ложь, отточенная в сыром каменном мешке туалета, выжженная в мозгу страхом перед Седовым, должна была прозвучать гладко. Как заученная молитва отчаяния.

– Выпускает, Демикин, – пауза. Легкий, усталый жест рукой – пустой, без трости, оставленной в тени колонны у входа. Ее отсутствие делало меня уязвимее, но и… честнее в их глазах? – Когда нечего предъявить. Схватили? Да. Допрашивали? Два дня. Но связь с кружком… – Я сделал вид, что подбираю слова, глядя куда-то в пыльную тень между стеллажами. – Косвенная. С Шереметевым – да, общался. С Алисой… – Я позволил голосу дрогнуть, горечь была настоящей. – А вот прямых улик… – Я усмехнулся, сухо, с горечью, которая была наполовину правдой. Горечь предательства, горечь страха. – Не нашли. Недостаточность доказательств. Отпустили. С предупреждением. Думал, все кончено. Раздавлено. – Я повернулся к Чижову, встретив его испуганно-виноватый взгляд. – Пока не увидел Сергея, несущегося сюда как на пожар. Сразу понял. Что вы… решились. – Последнее слово я произнес с нарочитой осторожностью, как бы опасаясь за них.

Ложь ложилась, как маслянистая пленка на воду. Видно было по расслаблению плеч Оли, по кивку младшекурсников. Даже Демикин чуть разжал руки. Но его взгляд, прищуренный, не смягчился. Недостаточно. Он не купился до конца. Нужен удар. Холодный расчет, как лезвие бритвы, скользнул поверх паники.