Она наклонилась ближе, ее голос упал до шепота: «Призывающий демона – не колдун. Он – математик и революционер одновременно. Он зовёт то, что на онтологическом уровне готово отринуть любую иерархию, то, что не подчиняется в привычном смысле слова, а выплёскивает гнев против любого порядка, подталкивамое волей заклинателя. Демон – результат борьбы, хаоса, свободы, программа, исполняемая в материальном мире. Опасная, часто с ошибками, но подчиняющаяся логике своего кода. Кода Падения.

Ее слова переворачивали все. Демонология для неё не была магией в привычном смысле. Это была прикладная метамагия Хаоса и революционная борьба в одном флаконе. Работа с «кривым зеркалом» Божественных законов. И это знание было не просто опасно – оно было еретично до основания. Оно ставило под сомнение саму справедливость Божественного порядка. Если Люцифер был не предателем, а революционером… Если демоны – не абсолютное зло, а побочный продукт Свободы… Где тогда добро и зло? Кто судья?

Я смотрел на Алису, на ее бледное, одухотворенное лицо, на глаза, пылающие холодным интеллектом и чем-то… фанатичным. Страх, который я испытывал перед демоном, померк перед страхом, охватившим меня сейчас. Она не просто знала о демонах. Она понимала их природу на уровне, отвергаемом отцом Игнатием. На уровне формул и уравнений. Кто она? Откуда у нее это знание? И главное… какую игру она вела?

- Ты… играешь с огнем, Алиса, – проговорил я хрипло, сжимая рукоять трости до побеления костяшек. – С огнем, который может спалить не только тебя.

Она улыбнулась. Широко. Впервые я увидел в ее улыбке что-то пугающее. Не игривое, не ироничное. Хищное.

- Огонь – единственное, что может прогнать тьму, Григорий. И единственное, что может переплавить старые, прогнившие цепи. Даже цепи, выкованные на небесах. – Она выпрямилась, ее взгляд стал непроницаемым. – Ты искал ответы. Теперь ты знаешь, где их искать. В уравнениях Падения. В коде Свободы. Выбор за тобой: бежать от этого знания… или овладеть им. Как овладеваешь любой другой силой. Как овладел эфиром.

Она повернулась и пошла прочь по коридору, ее силуэт растворялся в сумерках. Я остался стоять, опираясь на трость, хромая, чувствуя, как холод Невы сжимает сердце, а в голове гудят кощунственные уравнения Алисы. Она была не просто революционеркой. Она была архитектором Хаоса. И я, сам того не желая, оказался в эпицентре ее игры. Игра усложнялась. Ставки выросли до космических масштабов. А противником был уже не Меншиков или Охранка. Противником была сама ткань реальности. И Алиса Ливен собиралась ее разорвать.

Холодное декабрьское солнце, пробиваясь сквозь заиндевевшее окно моей каморки, выхватывало пылинки, танцующие в воздухе, и падало косым лучом на раскрытый фолиант. «О Небесных Чинах» Иоанна Златоуста, где ангельские иерархии описывались не только как духовные сущности, но и как стабилизирующие узлы в эфирной ткани мироздания. Слова расплывались перед глазами. Не боль в ноге, тупая и ноющая даже после целебного зелья, последняя склянка, купленная на деньги от продажи подаренного Варламовым портсигара – роскошь для меня, мешала сосредоточиться. Мешал страх. Не паранойя – нервозность, как тугой узел под ложечкой. Страх воды, вернувшийся с ледяной хваткой Невы. Страх тени, призвавшей плоть из ада. Страх перед знанием, которое несла Алиса.

Я попытался сосредоточиться на тексте: «...Серафимы, пламенеющие чистой любовью к Творцу, суть и хранители первоогня эфира, дабы пламя сие не опалило творения...». Чистая теория. Красивая. Успокаивающая своей упорядоченностью. Но мозг, мой вечный предатель, тут же выдавал кощунственную аналогию Алисы: «Стабилизирующие переменные в уравнении мироздания. А что, если их удалить?». Я отшвырнул книгу. Она шлепнулась на одеяло, подняв облачко пыли. Орден Святой Анны в футляре на тумбочке тускло блеснул золотом. Имперское признание. Пропуск в мир, куда Грановские, похоже, не допускались веками. Меня заметили. Заметили и те, кто решил стереть с доски.

Трость, прислоненная к кровати, напоминала о временной слабости. О том, как искривленная плоть ноги искривляла и ток маны – поток эфира шел неровно, с помехами, как ток по плохому проводу. Из-за этого я временно был отсранён от практических занятий, которых, впрочем, и так было совсем немного. Да и для сложной магии я пока был беспомощен. Родовой источник... Да, это стало критически важно. Как полноценно подключиться к наследию угасшего рода? Вопрос, который откладывался годами, теперь висел дамокловым мечом.

Тишину комнаты разрезал робкий, но настойчивый стук в дверь. Не Артём – тот ломился бы как медведь. Не Алиса – ее стук был бы четким, как команда. Сердце екнуло.

– Войдите, – хрипло сказал я, поправляя простыню, будто мог скрыть бинты и бледность.

Дверь скрипнула. В проеме замерла Юлиана. Она стояла, сжимая в руках небольшой сверток, завернутый в грубую ткань. Ее рыжие волосы, обычно собранные в тугой узел, сегодня были распущены по плечам, обрамляя бледное, напряженное лицо. Глаза, зеленые и глубокие, как лесное озеро, были огромны от сдерживаемых эмоций. Она выглядела хрупкой, потерянной, и в то же время в ее позе чувствовалась решимость, собравшаяся в кулак.

– Гриша, – прошептала она, не двигаясь с порога. – Я... принесла тебе. Мамино зелье. От костей и... и от испуга. – Она сделала шаг внутрь, осторожно, будто боялась спугнуть тишину или меня. Запах тонкий, знакомый – цитрус и дым, смешанный с ароматом сушеных трав из свертка.

– Юль... – Я попытался улыбнуться, но получилось криво. – Спасибо. Ты не должна была... Это дорого.

– Должна! – вырвалось у нее резко, и она тут же смутилась, потупив взгляд. Она подошла к кровати, поставила сверток на тумбочку рядом. Ее пальцы нервно перебирали бахрому шали. – Я видела тебя тогда... в лазарете. Бледного... с перекошенным лицом от боли. Думала... – Голос ее сорвался. Она сжала губы, заставив себя продолжать. – Думала, что если ты... уйдешь, так и не узнав... – Она замолчала, не в силах договорить. Воздух между нами сгустился, наполнившись всем несказанным за эти месяцы: моими подозрениями, ее ревностью, ледяной стеной, моей жестокостью, ее обидой.

Я протянул руку – не к зелью, а к ее руке, лежащей на тумбочке. Она вздрогнула, но не отдернула. Ее пальцы были холодными.

– Юль, прости, – прошептал я. Голос звучал чужим, сдавленным. – Прости за всё. За туман, в который я нас завел. За Алису. За то, что не видел... не видел тебя. По-настоящему.

Она подняла на меня глаза. В них стояли слезы, но она не давала им упасть. Взгляд был прямым, честным, обжигающе открытым.

– Я боялась, Гриша. Не из-за нее... ну, не только. – Она сделала шаг ближе. – Я боялась, что ты... что тот парень, с которым мы столько смеялись, который тайком подсовывал мне правильные формулы, который помог победить в испытании... что он исчез. Заменился этим... холодным игроком. Который все просчитывает. Даже людей.

Ее слова ударили в самую точку. Я сглотнул ком в горле.

– Он не исчез, Юль. Он... заблудился. Испугался. Пытался выжить любой ценой. И забыл, что дом – это не стены. И не победа в игре.

Я сжал ее холодные пальцы. Она не отняла руку. Наоборот, ее пальцы дрогнули и ответили нажатием. Тепло, крошечное и робкое, начало растекаться от точки соприкосновения по моей иззябшей руке.

– Дом... – она прошептала, и слезы наконец скатились по щекам, оставляя мокрые дорожки. – Дом – это где тебя ждут. Где не ставят условий. Где можно быть... собой. Даже глупым. Даже слабым.

Она наклонилась. Медленно, будто преодолевая невидимое сопротивление. Запах цитруса и дыма смешался с ароматом ее волос – чего-то чистого, как первый снег. Ее дыхание коснулось моей щеки. В ее глазах не было ни игры, ни расчета, ни политики. Только чистая, незащищенная нежность и боль, которую она больше не могла носить в себе.

– Я ждала, Гриша. Все это время. Потому что знала – где-то там, под холодной маской, ты все тот же. Тот, кто боится воды, но идет сквозь страх. Тот, кто ищет дом.