Подошёл к окну, отодвинул тяжёлую портьеру. Стекло было мутным, в паутине трещин, но за ним открывался сад — буйство крапивы и лопухов, едва сдерживаемое каменной оградой. В центре, как пленный океан, чернел пруд. Над водой кружили стрекозы, а ива склонила ветви, будто пыталась напиться. Где-то вдалеке, за ржавыми воротами, угадывалась просёлочная дорога. Ни машин, ни фонарей — только июльское солнце, пробивающееся сквозь облака.

—Барин... — Даша вернулась с подносом: чёрный хлеб, кусок сыра с остатками плесени, которые были заботливо обрезаны, но всё-таки пытались сохранить хоть что-то съедобное, кружка молока. Она поставила еду на стол, поклонилась и замерла у стены, словно ждала удара.

—Спасибо, — сказал я, и она вздрогнула, будто это слово было на иностранном.

Сел на краю кровати. Солома под тонким матрасом колола бока. Хлеб оказался твёрдым, но я грыз его с жадностью, чувствуя, как крошки царапают горло. Сыр пах остро, по-деревенски. Это была еда без химии, без сроков годности, без пластиковой упаковки. Настоящая.

—Где... отец? — спросил я, вытирая губы рукавом. Кажется, я был кем-то вроде подростка и тот мужчина на портрете наверняка мой отец, дед или вроде того. Рубашка, рукавом которой я вытерся, была льняной, грубой, но чистой.

—В отъезде, — Даша опустила глаза. — С прошлой осени. Писали из Петербурга, что задерживаются... по делам.

Дела? Долги? Или дипломатическая миссия?Вспомнил: он Грановский-старший и уехал в Монголию в составе дипломатической миссии. Значит, дом остался на попечении сына и одной служанки. Сына по имени Григорий Грановский.

—А остальные? Где... кухарка? Садовник? - я сразу вспомнил доброе лицо пожилой кухарки. Старая, вся в морщинах, но такая улыбчивая и заботливая, всегда наливавшая мне тёплое молоко. Маша её звали, что ли?

Она покраснела, перебирая фартук:— После того как батюшка уехали, Марфа Степановна уволилась. Говорила, что три месяца жалованья не видела. Садовник... — голос дрогнул, — садовник Прокофий напился да в пруду утоп прошлой зимой. Теперь я и кухарка, и прачка, и...

Она вдруг всхлипнула, прикрыв лицо руками. Я встал, хотел подойти, но она отшатнулась, как загнанный зверёк.

—Простите, барин, это я от усталости... — быстро вытерла лицо. — Воды принесу. Подушку взбить?

—Нет. Ты пока не нужна, можешь заняться своими делами.

Она ушла, шаркая башмаками по коридору, а я остался с тишиной. Надо было осмотреться в новом жилище и понять, что вообще здесь творится.

Комната медленно открывала свои секреты. В углу, за ширмой с выцветшими журавлями, нашёл сундук. Внутри — книги. От учебников по геометрии до сборников стихов: Пушкин, Лермонтов, томик Бодлера с пометками на полях. Под ними — дневник в кожаном переплёте. Открыл наугад:

«15 июня. Сегодня пытался составить гороскоп для Даши. Луна в Водолее, но аспекты с Сатурном противоречивы. Если верить Альберту Великому, это сулит ей тягу к странствиям, но отец запретил раньше времени погружаться в исследования звёзд. Сжег расчёты, чтобы не показывать Даше...»

Листы дальше пестрели схемами: круги с зодиакальными знаками, цифры, нарисованные дрожащей рукой. На последней странице — карандашный набросок девушки. Даша.

Прикрыл дневник. Значит, этот Григорий верил в этот бред про звёзды. Или пытался верить?

Прошёлся по дому. Каждая комната была как страница из романа о забытом величии: гостиная с портретами предков в мундирах, чьи глаза следили за мной со стен; библиотека с шкафами, где пауки плели паутину между корешками «Истории государства Российского»; бальная зала с паркетом, по которому теперь ползали муравьи.

В кабинете отца нашёл карту империи. Рядом — письмо на официальной бумаге: «Ваше превосходительство, учитывая сложности с финансированием экспедиции...» Дальше текст залит чернилами.

Но главное — лаборатория. Не комната, а чулан под лестницей. Стол, заваленный астролябиями, кристаллами в бархатных футлярах, пергаментами с зодиакальными кругами. На полке — «Трактат о небесной механике».

Взял в руки шар из дымчатого кварца. Он оказался тёплым, как живой. Где-то внутри мерцали искры.

—Барин? — Даша стояла на пороге, держа свечу. — Вам... нехорошо?

—Нет. Наоборот. — Поставил шар на место. — Что это?

—Ваши... инструменты. - сказала она слегка недоумевающе.

Я вышел в коридор, вдыхая запах воска и старости. Дом скрипел, стонал, но былмой. Не съёмная конура с соседями-алкоголиками, не съёжившийся от страха мирок Дениса. Здесь высокие потолки, здесь воздух пахнет вечностью, а не плесенью.

Поднялся на второй этаж, в спальню. В шкафу висели сюртуки, потёртые, но добротные. В ящике — записная книжка с расходами: «Март. Свечи — 2 рубля. Мука — 1.50. Жалованье Даше — задержано...»

Лёг на кровать. Тело приняло позу, которой не знал Денис: руки за головой, ноги скрещены в щиколотках. Грудь поднималась ровно, без одышки курильщика.

—Завтра, — прошептал я в темноту, — начнём всё заново.

Утро начиналось с запаха сырости и воска. Я проснулся от того, что капля с потолка упала прямо на лоб. Даша уже хлопотала в коридоре — слышалось, как она скребёт пол щёткой, бормоча что-то про «проклятую плесень». Встал, потянулся, и тело отозвалось непривычной лёгкостью. Ни боли в пояснице, ни хруста в коленях. Даже дыхание было глубже, будто лёгкие наконец расправились после двадцати лет сигарет.

Спустился в столовую, где на столе ждал завтрак: яйцо всмятку, кусок чёрного хлеба и чай с мятой. Даша стояла у буфета, вытирая пыль с фамильного серебра — подноса с гербом Грановских, на котором остались лишь намёки на былой блеск.

—Сегодня приедет кузнец, барин, — сказала она, не оборачиваясь. — Забрать последний самовар.

—Самовар? — я приподнял бровь, и она тут же покраснела, будто сказала что-то непристойное.

—Для уплаты долга аптекарю... Вы же приказывали в прошлом месяце.

Ах да. Долги. Теперь они были моими. Вездесущая проблема, которая, кажется, кармически преследовала меня даже сквозь пространство и время. Господи, ну и чем я заслужил такое?

После завтрака отправился в кабинет отца. Солнечный луч пробивался сквозь щель в ставнях, освещая стол, заваленный письмами с сургучными печатями. Счёт от мясника за полгода. Претензия от винного поставщика. Письмо из Петербурга с намёками, что «экспедиция требует дополнительных вложений».

Среди бумаг нашёл тетрадь в кожаном переплёте — «Домоводство для дворянских имений, 1872 год». Надо бы почитать на досуге, чтобы во всём разобраться.

—Барин! — Даша постучала в дверь, держа в руках свёрток. — Из города привезли.

Развернул ткань. Внутри лежала книга: «Основы сакральной геометрии» с золотым тиснением. Страницы пахли свежей типографской краской. На первой странице — дарственная надпись: «Григорию Грановскому — в надежде на просвещение. Ваш покорный слуга, П.И. Свешников».

—Кто это? — спросил я, проводя пальцем по витиеватым буквам.

—Учитель из уездного училища. Вы же обещали ему консультировать по... — она запнулась, — по звёздам.

Открыл книгу наугад. Иллюстрации изображали лабиринты, спирали, многоугольники с подписями: «Пентаграмма как основа защитных барьеров», «Гексагон для концентрации эфирных потоков». В углу страницы мелким почерком было выведено: «Применить теорему Пифагора к третьему сектору».

—Спасибо, Даша, — сказал я, и она ушла, оставив меня наедине с тайной.

День прошёл в попытках навести порядок. Помогал Даше выносить хлам из чуланов — сломанные стулья, сундуки с молью, подгнившие бочки. В углу чердака нашли ящик с артефактами: медный циркуль с рунами на дуге, свинцовые шары с выгравированными числами, тетрадь с чертежами механизма, похожего на часы. На последней странице — схема с подписью:«Маятник для измерения эфирных вибраций».

—Барин, это опасно, — Даша отступила, когда я взял в руки циркуль. — В прошлый раз вы говорили, что он чуть не взорвался.

Циркуль дрогнул, словно реагировал на меня.