Сознание вернулось не светом, а болью. Глубокая, ноющая, пульсирующая в левой ноге. Она плыла сквозь туман беспамятства, якорь, привязывающий к реальности. Затем – холод. Не леденящий ужас Невы, а остаточный озноб, пронизывающий до костей, несмотря на тяжесть одеяла. И тишина. Не мертвая тишина подо льдом, а тихая, прерывистая, наполненная слабым потрескиванием догорающей свечи где-то рядом.

Я открыл глаза. Высокий потолок лазарета Академии, знакомые своды, слабо освещенные ночником. Я как то заходил сюда, чтобы получить разрешение для участия в испытании. Не думал, что буду лежать на одной из таких постелей... Белые стены, запах лекарственных трав, йода и… чего-то женского, тонкого, неуловимого. Я повернул голову, скрипящую, как несмазанные шестерни.

Она сидела на жестком стуле у моей кровати, склонившись вперед. Юлиана. Ее голова лежала на скрещенных руках на краю моего матраса. Рыжие волосы, обычно собранные в строгий узел, рассыпались беспорядочно по плечам и спине, скрывая лицо слегка сальными локонами. Поза была неестественной, усталой до изнеможения. Пальцы одной руки все еще сжимали край моего одеяла – крепко, как якорную цепь. На полу, рядом со стулом, валялась раскрытая книга по пиромантии, явно выпавшая из ослабевших пальцев. Под глазами, даже в скудном свете, виднелись глубокие, синеватые тени. Она просидела так всю ночь. Возможно, не одну.

В горле пересохло до хрипоты. Я осторожно приподнялся на локте, ощущая, как боль в ноге вспыхнула ярче, отдавая в раны на спине, но жажда была сильнее. На тумбочке рядом стояла глиняная кружка с водой. Я протянул дрожащую руку, пальцы обхватили прохладную гладь. Поднес ко рту. Вода, чистая и холодная, обожгла пересохшее горло, но была слаще любого вина. Я пил жадно, жадно, пока кружка не опустела наполовину. Звук глотания, хлюпающий и громкий в тишине, раздался, как выстрел.

Юлиана вздрогнула. Ее плечи напряглись, голова резко поднялась. Сонное, замученное лицо, с красными от бессонницы или слез глазами, уставилось на меня. На секунду в ее взгляде застыло непонимание, затем – осознание. Оно пришло не с радостью, а с волной такого чистого, беззащитного облегчения, что ее лицо исказилось. Губы задрожали, глаза наполнились слезами, которые тут же перелились через край и потекли по бледным щекам молчаливыми ручейками.

Она не сказала ни слова. Не спросила, как я. Не высказала упрека. Она просто вскочила со стула и бросилась ко мне. Ее объятия были неистовыми, почти болезненными, впиваясь в меня так крепко, как будто она пыталась удержать меня от падения в пропасть. Я почувствовал, как ее тело сотрясают беззвучные рыдания, как горячие слезы капают мне на шею. Ее пальцы впились в спину, цепляясь, как утопающий за соломинку. Вся ее обида, вся стена, которую она возвела, вся ревность и гнев – все это рухнуло под тяжестью одного страха: потерять меня. Оно было сильнее всех слов, всех доводов, всех принципов.

Я обнял ее в ответ, слабо, одной рукой, другая все еще болела от пореза и ударов о лед. Прижал к себе, ощущая тонкий запах цитруса и дыма, смешанный с лавандой лазарета и солеными слезами. Мои пальцы сами нашли ее мокрые щеки, осторожно утирая слезы. Она не сопротивлялась, лишь сильнее прижималась, пряча лицо у меня на плече. Тишина стояла густая, нарушаемая только ее прерывистым дыханием и треском свечи.

- Юль… – хрипло прошептал я, едва узнавая свой голос. Он звучал чужим, сорванным. - Прости… - Больше слов не было. Нужных, достаточных слов не существовало. «Прости» – за все. За боль, за страх, за ту темную дорогу, по которой я пошел.

Она лишь сильнее сжала меня в объятиях, ее ответом был тихий, сдавленный всхлип. В этом молчании, в этих слезах, в этой отчаянной хватке было больше прощения и понимания, чем в любых речах.

Дверь лазарета с грохотом распахнулась, ворвавшись в нашу хрупкую тишину.

- ГРИШКА!

Артём влетел в палату, как шаровая молния, с лицом, перекошенным от смеси ужаса и надежды. Увидев меня сидящим, обнявшего Юлиану, он замер на пороге, его глаза округлились. Потом радость, чистая и безудержная, захлестнула его. Он ринулся к кровати, едва не сбив стул.

- Живой! Черт возьми, живой! – он обхватил нас обоих своими руками, чуть не сдавив ребра. Чёрт, добьёт же. Юлиана слегка отстранилась, смущенно вытирая лицо, но не ушла. Артём отодвинулся, схватил меня за плечи, тряся с непритворной силой: «Как?! Как ты, черт тебя дери, там оказался?! Нашли тебя на льду Невы, чуть не замерзшего насмерть, нога, спина и рука все в крови! Говорили, провалился! Но как?! Ты же не идиот, по тонкому льду ходить!»

Боль в ноге вспыхнула с новой силой при его тряске. Я зашипел, отстраняясь. Артём тут же отпустил, с виноватым видом. «Нога…» – пробормотал я, глядя на забинтованную лодыжку и бедро под одеялом. Воспоминания хлынули черным потоком: багровая туша, вбитая броня, пылающий глаз, ледяная чернота, мертвая хватка клыков на ноге… Демон. Но кто поверит?

- Я… не помню толком, – соврал я хрипло, отводя взгляд. – Шел. Лед треснул… Что-то схватило… под воду… - Это была полуправда. «Темнота… холод…» – это чистая правда. Дрожь пробежала по телу не наигранная.

- Схватило? – Артём нахмурился. - Рыбина какая? Змея? Дельфин, что ли? Да ты переотмечал награждение, видать!

Юлиана, стоявшая чуть поодаль, скрестив руки, как бы защищаясь, тихо проговорила. Ее голос был низким, чуть дрожащим, и в нем явственно звучала нотка… ревности? Горечи? «Его вытащила Алиса. Ливен. Она шла той же набережной, услышала всплеск, увидела… и вытащила магией. Потом принесла сюда, к целителям. Еле откачали.»

Я уставился на нее. Алиса? Она была там? Она увидела? Она спасла? Мысли смешались: благодарность, неловкость перед Юлианой, тревога – что еще видела Алиса? Видела ли демона?

- Алиса? – Артём вытаращил глаза. - Опять эта белая ворона? Ну надо же… Она, значит, не только митинги устраивать умеет. Спасла, так спасла. Молодец. - Он кивнул, явно впечатленный, но тут же посмотрел на Юлиану, на меня, на нашу близость, и смущенно откашлялся. - Ну… главное, жив. Нога, говорят, страшная, но цела. Кости целы, сухожилия… царапины. Отлеживайся.

- Царапины… – я усмехнулся горько, глядя на перебинтованную ногу, откуда сочилась ноющая боль, напоминающая о силе челюстей, сведенных в мертвой хватке. Царапины от демонических клыков. - Спасибо ей. Алисе.

Юлиана отвернулась к окну, где начинал брезжить серый рассвет. Ее плечи были напряжены. «Да. Спасибо ей.» Произнесла она так, что эти два слова прозвучали как приговор. Приговор мне, ей, нам – и той, кто снова ворвалась в нашу жизнь, пусть и как спасительница. Она спасла тело. Но что происходило с душами в этой переполненной болью, обидой и несказанными словами палате лазарета, было куда менее ясно. Воздух снова сгустился, но теперь не от угрозы извне, а от невидимой бури внутри.

Два дня в лазарете пролетели в тумане боли, целебных зелий и навязчивых кошмаров, где багровая плоть и пылающий глаз смешивались с черной водой Невы. Целители Академии творили чудеса: глубокие рваные раны на ноге затянулись розоватыми шрамами, переломанные кости срослись под напевными заклинаниями, заставляющими костную ткань регенерировать с неестественной скоростью. Остался лишь глубокий синяк, давящая тяжесть в мышцах и та самая, знакомая до дрожи, хромота при ходьбе – напоминание о мертвой хватке демона. И страх. Всепроникающий страх, который не лечили никакие зелья.

Юлиана приходила. Молча сидела, помогала пить, поправляла подушку. Ее обида, казалось, утонула в море тревоги за мою жизнь, но между нами повисло неловкое молчание, нарушаемое лишь редкими, осторожными фразами. Артём тараторил без умолку, принося новости и пирожки, но избегал смотреть мне в глаза слишком долго. Он видел что-то в моем взгляде – то, что не вязалось с историей о случайном провале под лед. Алиса не появлялась. Ее отсутствие было громче любого визита.