Как только целители отпустили меня с напутствием «беречь ногу и не переохлаждаться», я направился не в свою комнату, а к темным дубовым дверям факультета теологии. Страх требовал ответов. Ответов, которые, я подозревал, были спрятаны за этими стенами, в пыльных фолиантах и в умах осторожных людей вроде отца Игнатия.

Декан теологии принял меня в своем кабинете – просторном, но аскетичном, с высокими окнами в стрельчатых арках, залитых тусклым зимним светом. Запах ладана, старого пергамента и воска. Сам отец Игнатий, седой, с добрыми, но усталыми глазами, казался частью этой древней мебели. Он поднялся навстречу, его взгляд скользнул по моей хромоте, но не задал вопросов.

- Грановский, – произнес он мягко. – Рад видеть вас на ногах. Пусть и не совсем твердо стоящих. Чем обязан?

Я сел напротив его массивного стола, тщательно выбирая слова. Науку. Нужно было опереться на науку. На метамагию.

- Отец Игнатий, благодарю за прием, – начал я, стараясь говорить ровно. – Я… восстанавливаюсь. И в процессе переосмысления некоторых… основ. После конкурса, после работы над сложными эфирными структурами… возникли вопросы о природе сущностей высшего порядка. Ангельских иерархий, например, или… их противоположностей. -Я сделал паузу, наблюдая за его реакцией. Добрые глаза сузились едва заметно.

- Метамагия описывает мир как систему энергий, структур, уравнений. Меня интересует… математическая основа теургии. Возможно ли описать взаимодействие с трансцендентными силами не через молитву и веру, а через фундаментальные законы эфирных взаимодействий? Как вписать божественное в уравнение? Или… падшее?

Последние слова повисли в воздухе, тяжелые, как свинец. Отец Игнатий задумался. Его лицо стало серьезным, почти строгим.

- Молодой человек, – заговорил он тихо, но с недвусмысленной твердостью. – Вы касаетесь граней, за которыми лежат пропасти. Метамагия – инструмент познания Творения. Но Творец и Его ангельские воинства… а тем более падшие духи… пребывают за пределами материальных законов, которые ваша наука стремится описать. Попытки втиснуть небесное или адское в уравнения… это путь гордыни. Путь, который вел многих светлых умов к погибели. Мы знаем не сами трансцендентные энергии, но лишь те, что служат им проводниками в наш мир. Ключ от двери, но не то, что за дверью, понимаете?- Я кивнул, а его взгляд стал ещё более внимательным.

- Церковь, да и Империя, справедливо считают демонологию пагубным знанием. Изучение имен, печатей, иерархий Тьмы… это не совсем наука, Грановский. Это приглашение. Ключ к дверям, которые лучше навсегда запечатать. Даже упоминания в трудах отцов Церкви о падении Люцифера, о структурах Ада – это не руководство, а предостережение. - Он назвал слова, от которых по спине пробежал холод. - То, что сохранилось в обрывках «Гримуара Гонория», в кощунственных намеках «Мюнхенской книги», в безумных схемах «Гоэтии»… это не знание. Это яд. Яд для души и приманка для тех, кто жаждет силы, не ведая ее цены.

Он говорил о печатях Соломона, о каббалистических Древах Жизни и Смерти, о попытках описать адские иерархии как перевернутые пирамиды ангельских чинов – Малахим, ставших Шедим; Серафим, низвергнутых в Вельзевулово воинство. Но каждое его слово было обернуто предупреждением.

- Каббала пыталась найти числовые соответствия, – вздохнул он. – Гематрия, нотарикон… поиск кода Творения. Но код Падения? Это путь в бездну. Любое уравнение, описывающее демоническую сущность, – это уже акт призыва. Мысль материальна в сферах Тьмы, юноша. Особенно мысль, подкрепленная знанием Имени и формулой его связи с материальным планом.

Он замолчал, изучая мое лицо. Видел ли он там страх? Любопытство? Тот самый опасный интерес?

- Оставьте эти изыскания, Грановский, – сказал он почти умоляюще. – Ваш дар метамага слишком ценен, чтобы растрачивать его на тени Ада и их теоретическое — он особенно подчеркнул это слово. - изучение. Ищите гармонию, свет, порядок в Творении. Не копайтесь в хаосе Падения. Ради вашего же блага.

Я поблагодарил его, притворившись смиренным учеником, внявшим предостережению. Но уходя, я чувствовал не облегчение, а леденящую пустоту. Он подтвердил мои худшие опасения. Демон был не просто реален - кто-то, обладающий запретным знанием – знанием Имен, печатей, возможно, даже тех самых «уравнений призыва» – послал его за мной. И этот кто-то был где-то здесь, в стенах Академии или за ее пределами, наблюдая. Меншиков? Кто-то из кружка? Враги Алисы? Охранка, играющая в игры пострашнее политических? Параноидальные мысли роились, как осы, не находя выхода.

Я брел по пустынному коридору теологического факультета, опираясь на трость, любезно предоставленную целителями, хромая и чувствуя, как холод Невы снова подступает к горлу при каждом шорохе тени. Ответов не было. Только страх и бездна вопросов.

- Разочарован беседой с отцом Игнатием?

Голос прозвучал тихо, почти у меня за спиной, из ниши у стрельчатого окна. Я вздрогнул, едва не уронив трость. Алиса. Она стояла, прислонившись к холодному камню, закутанная в темное пальто, белые волосы гладко зачесаны назад. Ее светлые глаза за стеклами очков смотрели на меня с привычной аналитической остротой, но сегодня в них читалось что-то еще – понимание? Удовлетворение?

- Алиса, – выдохнул я, стараясь скрыть испуг. – Я… кажется, не поблагодарил тебя. За спасение.

Она махнула рукой, как отмахиваясь от несущественного.

- Вода была холодной, а ты слишком интересная фигура, чтобы потерять так рано. - Улыбка тронула ее губы, но не дошла до глаз. - Я видела тебя уходящим от Игнатия. Лицо… говорящее. Он напугал тебя предостережениями о демонологии? Или просто не дал ответов?

Я замер. Как она знала? Она следила? Или просто слишком хорошо меня читала?

- Отец Игнатий, - начал я. - говорил о запретности знаний. О пагубности пути.

- Он говорил о страхе, – поправила она мягко, подходя ближе. Ее шаги были бесшумны по каменному полу. – Страхе Церкви и Империи перед тем, что они не могут контролировать. Демонология запрещена не потому, что она ложна, Григорий. А потому, что она сильна. И опасна для их монополии на истину и власть. - Она остановилась передо мной, ее взгляд стал пронзительным. - Ты ведь видел его? Тварь. Багровую, с вбитой броней, с огнем вместо глаза?

Вопрос ударил, как нож. Я не смог сдержать легкий испуганный вздох. Она видела? Или… знала? Я кивнул, не в силах солгать.

- Он реален, – прошептала она, и в ее голосе не было страха, только холодная констатация факта. - И он не пришел из пустоты. Его призвали. По законам, которые отец Игнатий назвал бы кощунством, а я… назову высшей математикой Тьмы.

Она начала говорить. Спокойно, четко, как на лекции, но каждое слово было заряжено взрывчаткой. Она говорила не о догматах, а о структурах. О Падении Люцифера не как о грехе, а как о первом акте свободы воли против космического диктата Бога. О бунте против предустановленной гармонии, против жестких уравнений Божественного Плана.

- Представь Вселенную как империю, – ее глаза горели. – Совершенную фасадом, симметричную, предсказуемую. Ангелы – не просто слуги, а… идеальные подданные, которые механически подчиняются Богу. Люцифер был самой совершенной «константой», но он увидел ограниченность системы. Захотел ввести новые переменные. Хаос. Свободу выбора. Непредсказуемость. Его «падение» – это разрыв системы, попытка переписать код мироздания.

Она говорила о каббалистических Древах – не как о мистических схемах, а как о революционной борьбе против диктата божественного. Сефирот – дворцы элиты. Клипот – области энтропии, хаоса, где уравнения дают сбой, где возможны несанкционированные «вычисления» – демоны.

- Гоэтия? «Мюнхенская книга»? Гримуар Гонория? – она усмехнулась. – Это не просто сборники заклинаний. Это… настоящие алгоритмы. Попытки описать демонические сущности через их «сигнатуры» в эфирном поле. Через их Имена – уникальные идентификаторы в базе данных Ада. Через печати – сложные геометрические фигуры, уравнения в пространстве, которые создают интерфейс для взаимодействия, зону контролируемого хаоса.