Она резко развернулась. "Мне пора. До завтра, господа. И не провалите устный экзамен!" – бросила она через плечо и зашагала прочь быстрым, энергичным шагом, ее синее платье мелькало в полумраке арки, ведущей во внутренний двор.

Артём присвистнул. "Ну ты даешь, Гриша! Леди Огонь сама назначила место встречи! В библиотеке! И это после того, как назвала ее болтовней!"

"Она интересуется феноменом," – отмахнулся я, но чувствовал, как глупо улыбаюсь. Мысль о споре с этими зелеными, полными огня глазами под сводами библиотеки волновала неожиданно сильно.

"Феномен – это ты," – засмеялся Артём. "Ладно, пойдем, найдем эту столовую. А то после такого выстрела," – он кивнул на мою руку, – "надо подкрепиться. Надеюсь, кормят лучше, чем у меня в имении."

Мы зашагали дальше по бесконечным коридорам Академии, уже ощущая себя не чужаками, а частью этого величественного, дышащего знанием и молодостью мира. Я машинально сунул руку в карман, нащупывая Дашин платок. И вдруг почувствовал... легкое покалывание. Тепло. Как будто крошечный огонек коснулся пальцев изнутри ткани. Я резко выдернул руку, удивленно глядя на карман. Отголосок магии? Или просто эхо встречи с Юлианиным огнем?

Вопрос повис в воздухе. А завтра предстоял устный экзамен по истории магических дисциплин... и вечер в библиотеке, который обещал быть жарким.

Северный корпус Академии Магических Наук дышал тишиной библиотеки и скрипом перьев. Здесь, в аудиториях с высокими потолками, увешанными портретами бородатых магосов-теоретиков прошлого, царил иной мир. Мир метамагов. Наш курс набрал всего двенадцать человек – все мужчины, все с сосредоточенными лицами и томами Эйлера или Гаусса под мышкой. Я, Григорий Грановский, был тринадцатым. И белой вороной.

Бедность висела на мне, как неудачно подобранный мундир. Мой сюртук, старательно вычищенный Дашей, все равно был поношеннее, чем у других. Чернильница – простая жестяная, а не хрустальная с серебряным пером, как у соседа по парте, отпрыска какого-то сибирского горного магната. Взгляды, скользившие по мне, были разными: от безразличных до откровенно презрительных. Особенно выделялся профессор Голубев, читавший «Основы Эфирного Анализа». Человек с лицом, как у высохшего яблока, и манерами старой, злобной дворняги. Его взгляд, когда он вызывал меня к доске по дежурству или вручал задание, всегда содержал немой укор: «Что ты забыл среди настоящих дворян, нищеброд?»

Лекции были сложны, но… знакомы. Дифференциальные уравнения в частных производных, описывающие распространение магических полей; теория групп, примененная к симметрии защитных барьеров; тензорный анализ для расчета деформаций эфира под воздействием заклинаний. Это был язык, на котором я всегда думал. Для моих однокурсников это были горы, на покорение которых отводились годы. Для меня – холмы, которые я брал почти с ходу, по памяти прокладывая тропы, проторенные в прошлой жизни. Я молчал, старался не высовываться, записывая решения в тетрадь аккуратным, экономным почерком.

Но однажды Голубев решил «прощупать» новичков. Он вышел к доске, огромной грифельной поверхности, испещренной прошлыми формулами, и нарисовал схему: сложный лабиринт из линий, представляющих эфирные токи разной плотности и вязкости в некоем гипотетическом артефакте.

«Господа, – его голос скрипел, как несмазанная дверь. – Перед вами модель эфирного контура «Сердце Ворона» – крайне нестабильного артефакта XVII века. Ваша задача, как будущих метамагов, – найти оптимальный путь для стабилизирующего импульса магии. Импульс должен пройти от точки Альфа до точки Омега, преодолев зоны сопротивления (здесь он ткнул в участки с густой штриховкой) и используя зоны усиления (тут же показал на более светлые участки). Минимизировать энергозатраты, избегая при этом критических резонансов, обозначенных вот этими красными крестами. Уравнения движения импульса в таком поле…» Он начал выводить на доске чудовищно сложную систему дифференциальных уравнений с двойными интегралами и частными производными. «…и представляют собой основную трудность. Над этой задачей бились лучшие умы Академии целый год после обнаружения артефакта. Она идеальна для вашего первого серьезногоисследования. Срок – к концу учебного года. Работайте в группах или индивидуально. Конечно, ваш успех отразится на академической карьере в дальнейшем, поверьте, об этом я позабочусь. Удачи.»

В аудитории воцарилась гробовая тишина, нарушаемая только поскрипыванием перьев. Лица однокурсников побледнели. Кто-то нервно сглотнул. Голубев наблюдал за реакцией с едва скрываемым удовольствием, его взгляд задержался на мне с особым, ядовитым любопытством.

Я смотрел на схему. Лабиринт. Плотность. Вязкость. Резонансы. Минимизация энергии. В голове Дениса мгновенно всплыли аналогии: задача о брахистохроне, кривой наискорейшего спуска, но с переменной плотностью среды; принцип наименьшего действия в механике; методы вариационного исчисления. Формулы, которые Голубев с таким пафосом выводил на доске, казались мне громоздкими и неэлегантными. «Зачем так усложнять? Это же очевидно…» – промелькнула мысль.

Не думая о последствиях, поднял руку, на что Голубев тут же поднял бровь. - Грановский? Вопросы уже есть? - сказал раздражённо Голубев - Задача только что поставлена. - Нет вопросов, профессор. Я… полагаю, могу предложить подход к решению. Сейчас.

В аудитории замерли. Кто-то фыркнул. Голубев усмехнулся коротко и сухо.- Очень самонадеянно, юноша. Но раз уж вы так уверены… Пожалуйста, к доске. Покажите нам это чудо прозрения.

Я вышел. Запах мела и пыли. Десятки глаз, полных недоверия и злорадства. Взял мел. На чистом участке доски начал писать. Не громоздкие уравнения Голубева, а компактную, изящную формулировку на основе принципа наименьшего действия, адаптированную для магического поля с переменными параметрами. Я ввел функционал, описывающий «стоимость» пути импульса в терминах эфирного сопротивления и риска резонанса, и записал условие его минимизации – уравнение Эйлера-Лагранжа для данного конкретного случая. Потом, почти не задумываясь, начал выписывать его решение – оптимальную траекторию, прямо поверх схемы Голубева, плавную кривую, огибающую зоны риска и использующую усилители.

«…и интегрируя это, получаем параметрические уравнения пути. Скорость импульса здесь будет максимальной, а диссипация энергии – минимальной, избегая при этом критических частот вот в этих точках…»– комментировал я, пока мел скрипел по грифелю. В аудитории стояла абсолютная тишина. Даже Голубев перестал усмехаться. Его лицо стало каменным. Я закончил, отряхнул руки от мела. «Вот оптимальный путь, профессор.»

Молчание. Потом робкий вопрос с задней парты:- А… а как вы вывели это уравнение? Оно… не похоже на то, что писал профессор…

- Это стандартный вариационный подход, – ответил я просто. – Более универсальный и менее громоздкий для задач такого типа. Он позволяет сразу получить траекторию, минуя промежуточные интегралы.

Голубев медленно подошел к доске. Он долго смотрел на мои записи, его желтоватые глаза бегали по строкам. Потом он обернулся. Лицо его было не читаемо.- Достаточно… - он замялся, пытаясь не говорить что-то совершенно неуместное. - неординарно, Грановский. Хотя и… спорно. Мы еще проверим вашу «оптимальную» траекторию на практике. Садитесь.

В его тоне не было ни одобрения, ни восхищения. Была холодная злоба человека, которого публично обошли. Но в аудитории что-то изменилось. Некоторые взгляды потеряли презрение, сменившись настороженным уважением. А кое-кто продолжал смотреть с еще большей неприязнью.

После лекции я искал уединения в главной библиотеке Академии – огромном зале с дубовыми галереями, где царил вечный полумрак и запах старых фолиантов, воска и пыли. Я устроился в своем углу на третьем этаже, у окна, выходящего на внутренний двор с памятником Ломоносову, держащему не свиток, а модель атома эфира. Листал трактат по неевклидовой геометрии в применении к пространственным искажениям при телепортации – сложно, но чертовски интересно.