- Опять зарылся в теоретические дебри, Грановский?

Я вздрогнул. Юлиана стояла рядом, положив стопку книг на соседний стол. На ней был практичный костюм из темной ткани – юбка до лодыжек и жакет с высоким воротником, но без лишних бантов. На груди – эмблема Стихийного факультета. Ее рыжие волосы были убраны в тугую косу, на щеках играл легкий румянец, вероятно, от практики в лаборатории.

- Дебри – это единственное, что не пытается меня укусить здесь, – ответил я, откладывая книгу. – В отличие от некоторых профессоров.

Она села напротив, ее зеленые глаза изучающе скользнули по моему лицу.- Слышала про ваш подвиг у Голубева. Весь корпус Стихий трещит. «Нищий гений метамагов поставил Голубева в тупик». – Она произнесла это без злорадства, скорее с деловитым интересом. – Правда, что решили задачу за год вперед?

- К счастью, не за год, – пожал я плечами. – За пятнадцать минут. И не решил – нашел более простой путь решения. Голубев… не оценил.

- Он и не оценит, – Юлиана фыркнула. – Он из тех, кто считает, что знание должно пахнуть нафталином и стоить дорого. Ты ему кость в горле, Грановский.» Она открыла свою книгу – что-то про термодинамику горения.

- А что за метод? - спросила она погодя. - Тот, который ты применил?

Я начал объяснять суть вариационного подхода, на пальцах, без формул. Она слушала внимательно, кивая, иногда задавая вопросы, показывающие, что она спрашивает скорее чтобы просто спросить, а не по-настоящему понимает суть.

В этот момент к нашему столу подкатил Артём, весь сияющий, с запахом озона и свежего ветра в волосах.- Ага! Поймал вас! Метамаг и Пиромантка, вам теперь надо зайти в какой-нибудь бар, чтобы было совсем как в анекдоте! – Он плюхнулся на стул рядом. – Юлиана Ивановна, не верьте ему! Он хочет притворяется умным, скрывая, что на самом деле ещё умнее.

Каком таком анекдоте? – недоумевающе спросила Юлиана с легкой ухмылкой, но в глазах мелькнул огонек.

Артём засмеялся.- Да это неважно, в любом анекдоте. - сказал он, немного замявшись, осознавая, что его шутку не поняли. - А я вот сегодня научился завихрять воздух так, что бумажные кораблики плавают по аудитории! Профессор чуть не лопнул, но ЭСЗ было приличное. А ты что, кроме как Голубева злить, сегодня делал?

Я рассказал о задаче. Артём присвистнул.- Святой Георгий! Да тебя сожгут на костре от зависти старшекурсники! Голубев, конечно, козел, но ты… - Он покачал головой с уважением. - Аккуратнее с ним, он вроде как один из ближнего круга ректора. Ладно, хватит формул. Идемте в столовую, а то после завихрений я голоден, как чёрт!

Мы спустились в шумную, пропахшую щами и жареным луком академическую столовую. Артём беззастенчиво тыкал пальцем в самые дорогие блюда в меню, настаивая, что сегодня платит он – «за гениальность и будущие консультации по проклятой термодинамике». Юлиана ела аккуратно, но с аппетитом, вступая в наши споры о преимуществах теории перед практикой и наоборот. За соседним столом сидел Меншиков с компанией таких же вылощенных юнцов с Военно-Магического. Они громко обсуждали тактику «огневого подавления бунтующих деревень», бросая в нашу сторону высокомерные взгляды. Юлиана лишь презрительно поджала губы, а Артём громко начал рассказывать анекдот про гусара и неудачливого пироманта, явно перекрывая их разговор.

Сидеть здесь, среди гомона, запахов еды и дружеского подтрунивания Артёма, чувствуя на себе не только враждебные, но и – благодаря Юлиане – заинтересованные взгляды, было… ново. Я больше не был призраком в теле Григория или изгоем-бедняком. Я был Григорием Грановским, метамагом, который мог поставить в тупик профессора. Академия медленно, но верно становилась не только местом учебы, но и ареной, где предстояло бороться не только с формулами, но и с предрассудками. И, глядя на Юлиану, ловящую мой взгляд над чашкой чая, я понимал, что эта борьба может быть не такой уж одинокой. Артём, заметив этот взгляд, только подмигнул и громко потребовал еще пирожков – «для подпитки мозгового центра метамагии».

Были и совсем вводные лекции — местные профессора не доверяли обучению в остальных частях империи, а потому проговаривали самую базу через курс скромного профессора Фрейндлиха, поволжского немца, который читал на огромную аудиторию из почти всего первого курса кроме зельеваром и артефакторов невнятным голосом Уинстона Черчиля то, что знали все. Конечно, кроме меня: «Всем вам известно, что основа магии — эфир или, в некоторых других культурах, ци, прана или пневма, как раньше называли магическую энергию великие маги прошлого. Однако, всё это были примитивные практики, которые сейчас сохранены в аборигенных сообществах на краях разных империй. Первым, кто сделал магию чем то большим, чем красивые, но пустые пассы руками, был Пифагор. Именно он через великое прозрение увидел связь математики и фундаментальных эфирных структур. Однако, как и все греки, Пифагор тяготел к самому фундаментальному в магии — мировому эфиру. Это мощнейший источник магии, но едва ли кто-то, даже с современными знаниями, может им управлять. Римская же цивилизация сделала фундаментальный скачок к теургической магии, в первую очередь Юпитера и Марса. Конечно, грекам тоже она была известна, но они стремились теоретизировать магию в отличие от прагматичных римлян. Теургия выгодно отличалась как от родовых, но в контексте плёмен варваров той эпохи, точнее было бы говорить племенных источников магии, так и от личных, которые едва ли могли сравниться с божественными силами. Впрочем, практики поклонения божествам смешивались и всё менялось до нынешнего момента… - он говорил, говорил и говорил, пока не перешёл от затхлой истории к интересным показателям. - для понимания разницы между источниками магии, следует привести исследование по замерению ЭСЗ, проведённое французским учёным д’Аламбером, где он сравнивал максимизированные заклинания, черпающие силу из разных источников: личный — 3,7, что, как известно, не слишком сильно, но для личного источника, в действительности, весьма неплохо; родовой — 12,2; божественный, но если вы будете смотреть его работы, то предупреждаю, что он говорит о нём как о «седьмом» источнике, но это не тема для нынешней лекции — 49,8, отметьте феноменальную разницу с одной стороны, но учитывайте и уровень его подготовки; и, наконец, мировой, который, как он отмечал, колеблится больше всего и в среднем составляет 111 ЭСЗ. Однако, эти цифры являются скорее верхней планкой, чем тем, чего стоит ждать в начале своей практики...»

Атмосфера на факультете Метамагии напоминала сложное уравнение с неочевидными переменными. После инцидента с Голубевым, лед тронулся, но раскололся неоднородно. Часть группы – потомки древних, но захиревших родов, вроде тихого Симеона Оболенского или болезненного графа Ливенского – стали относиться ко мне с осторожным, но растущим уважением. Они понимали ценность древнего имени Грановских, пусть и обедневшего, и видели в моих знаниях отблеск былой славыученойаристократии. Другие же – выскочки вроде купеческого сына Петра Строганова, чьи предки купили титул лет пятьдесят назад, или потомка фаворита прошлого царствования Владимира Юдина – смотрели свысока. Для них ценность измерялась текущим кошельком и связями при дворе, а мой поношенный сюртук и отсутствие слуги были клеймом.

Именно на этом фоне ярче засияла фигура профессора Константина Игнатьевича Варламова. Его лекции по «Введению в Теорию Магических Полей и Потоков» были образцом ясности и глубины. Человек с седой, аккуратной бородкой клинышком и пронзительными глазами за старомодными пенсне, он владел редким даром – объяснять сложнейшие концепции доступно, не упрощая сути. Он говорил о векторах магической напряженности, дивергенции эфирных потоков и роторах заклинательных вихрей так, будто описывал погоду. Его собственная страсть, как я узнал позже, лежала в области Квантовой Теории Эфира – невероятно сложной и спорной дисциплины, пытавшейся описать магию на уровне ее мельчайших, дискретных «зерен» энергии и их взаимодействий. Эта теория была на острие науки, почти ересью для консерваторов вроде Голубева, и Варламов упоминал о ней лишь вскользь, как о далекой перспективе для самых пытливых умов.