Снаружи громко щелкнул замок. Скрипнула дверь. Шаги – тяжелые, неторопливые – вошли в подвал. Замолчали. Смотрит? Чувствует? Лишь бы не заклинатель, который может обнаружить. Я вжался в стружку, стараясь не дышать. Книга под сюртуком давила на ребра. Трость, зажатая между ног, казалась нелепым свидетелем моего безумия.

Шаги двинулись. Не к выходу. Вглубь подвала. Прошли мимо моего стеллажа. Остановились где-то неподалеку. Послышался звук – скрежет дерева по дереву. Открывают ящик? Мое сердце готово было вырваться из груди. Потом – глухой стук. И еще один. Проверяют? Ищут?

Минуты растягивались в вечность. Я лежал, сливаясь с трупом в объятиях ужаса, каждый нерв натянут как струна. Шаги снова задвигались. Приближались. Прошли вплотную к моему гробу. Я замер, представив руку, которая вот-вот приподнимет крышку... Но шаги не остановились. Прошли мимо. Направляясь к выходу.

Облегчение было таким острым, что слезы выступили на глазах. Но рано. Шаги достигли двери. Остановились. Послышался звук… чирканья спички? Запах дешевого табака смешался с подвальной вонью. Курит? Он что, издевается?

Я лежал в своей деревянной могиле, плечом к плечу со смертью, слушая, как невидимый курильщик неторопливо докуривает папиросу где-то в двух шагах от меня. Книга давила. Запах мертвеца сводил с ума. А время, мой главный враг, текло сквозь пальцы, унося последние шансы успеть к Седову. И единственным моим утешением была мысль, что во внутреннем кармане лежала книга, обещающая подарить мне свободу.

Светало. Первые, жидкие лучи солнца, пробиваясь сквозь туман и грязные стекла подвальных окон, выхватили из мрака пыльные балки да бесконечные ряды ящиков. Но для меня рассвет наступил в тот момент, когда тяжелые шаги наконец удалились за скрипнувшей и захлопнувшейся дверью, а звук щелчка замка прозвучал райской музыкой.

Тишина. Густая, полная, после грохота собственного сердца в ушах. Я лежал неподвижно еще несколько вечностей, боясь пошевелиться, боясь, что это ловушка, что он вернется. Но снаружи было тихо. Только капало где-то в углу, да городской гул едва доносился сквозь толщу камня и земли.

Жив. Слово пронеслось эхом по моему измотанному сознанию. Жив! И у меня книга!

С трудом, будто разрывая невидимые путы, я поднял руку. Пальцы нащупали гладкую деревянную поверхность крышки изнутри, нашли металлические защелки. Дрожали так, что с трудом удалось отвести их с глухим щёлк-щёлк. Я толкнул крышку. Она поддалась тяжело, с пронзительным скрипом не смазанных петель. Свежий, хоть и туманный, воздух ударил в лицо, смешавшись с невыносимым, въевшимся запахом формалина и мертвой плоти. Я жадно вдохнул, закашлялся, сдерживая рвотный спазм.

Выбираться пришлось как крабу – неуклюже, с хрустом затекших суставов. Каждое движение отзывалось болью в ребре, в плече, в ноге и во всём теле. Я буквально вывалился из ящика, упав на колени в пыль подвала. Трость, зажатая между ног, грохнула о камень. Я не обращал внимания. Руки сами потянулись под сюртук – к книге. Твердый переплет, шероховатая кожа. Я вытащил ее, держа как новорожденного, как святыню. Потом – пачку бумаг, перевязанных лентой. Они были здесь. Реальные. Осязаемые. Мои билет на свободу.

Эйфория ударила в голову, горячая и пьянящая. Я засмелся, тихим, срывающимся смехом, который больше походил на рыдания.Получилось! Вытащил! Седов получит своего демонолога на блюдечке! Я прижал книгу к груди, чувствуя ее вес, ее обещание. Запах тлена от собственной одежды, от волос, пропитанных близостью мертвеца, казался теперь не отвратительным, а... победным. Знаком пройденного ада. Я победил страх, победил смерть в ее же логове. Я выжил и добыл доказательства.

Собрав костыль и погашенный фонарь, я выбрался из подвала через кошачий лаз с лихорадочной поспешностью, но уже без паники. Двор конторы был пуст, туман стелился по земле, скрывая следы. Я выбрался на улицу, в серый, влажный рассвет. Город просыпался, но переулок был еще пуст. Я заковылял прочь от «Вечного Покоя», не оглядываясь, но с нелепой улыбкой на лице. Каждый шаг, каждая боль – напоминание о победе. Книга и бумаги жгли грудь под сюртуком – щит и меч в одном флаконе.

Дорога до общежития казалась бесконечной, но летящей. Я почти не чувствовал усталости. Туман цеплялся за одежду, но не мог погасить внутреннего огня. Я представлял лицо Седова, когда он увидит книгу. Его холодные глаза, расширенные от изумления. Его вымученное «Хм. Полезно». Возможно, даже намек на уважение. А потом – свобода. Настоящая. Без дамоклова меча. Возвращение к Юлиане, к Артёму, к «Кристаллу» Варламова без этого леденящего страха в груди.

К своей каморке я двинулся с воодушевлением маньяка. Скинул вонючую, пропитанную запахом смерти одежду – прямо в печь, не глядя. Вода из кувшина, ледяная, стала бальзамом. Я тер кожу щеткой, мылил волосы дегтярным мылом до красноты, смывая не только грязь и запах, но и память о холодном прикосновении мертвого плеча. Надел чистое белье, свежий сюртук. Вычистил сапоги до блеска. Книгу и бумаги аккуратно завернул в чистую холстину и спрятал в прочный портфель.

Я выглядел почти респектабельно. Почти как студент, идущий на важную встречу с профессором. Только тени под глазами были глубже обычного, а в глубине взгляда, если приглядеться, могла мелькнуть дикая усталость. Но я чувствовал себя заново рожденным. Чистым. Готовым закрыть этот кошмарный эпизод.

Дорога к Гороховой, к зданию Охранки, началась как триумфальное шествие. Утро было свежим, туман рассеивался, открывая знакомые, почти милые очертания города. Я шел уверенно, крепко сжимая ручку портфеля. Внутри лежало спасение. Лежало оправдание моей лжи, моему риску. Лежало доказательство, что я не просто выжил, но и добылдля Империи важную нить. Я даже позволял себе мечтать о легком снисхождении Седова к Оболенскому, раз уж причина беспорядков нашлась вовне...

Но чем ближе я подходил к мрачной громадине из темного кирпича, тем сильнее сжималось что-то внутри. Триумф начал выцветать, как краска под дождем. Знакомые ощущения вернулись: запах дешевого табака и страха, витавший даже здесь, на подступах; гулкие, безрадостные шаги людей в штатском, входящих и выходящих; слепые, грязные окна с мелкой расстекловкой, словно прищурившиеся на мир.

И вот, уже у самых ступеней, я замер. Прямо перед входом разворачивалась сцена. Двое крепких жандармов в синих шинелях тащили за руки молодого парня в помятом студенческом сюртуке. Его лицо было бледным, исцарапанным, из носа текла струйка крови. Он отчаянно упирался, выкручивался, его глаза – широко распахнутые, полые от ужаса – метались по сторонам, ища спасения, понимания.

– Не-ет! Отпустите! Я ничего! Ничего не сделал! – его голос, хриплый от крика, резал утреннюю тишину. – Это ложь! Не верьте им!

Один из жандармов, широколицый, с тупым лицом, молча ткнул ему прикладом винтовки в живот. Студент согнулся пополам, захлебываясь кашлем и стоном. Второй в это время нанес короткий, точный удар кулаком в висок. Голова студента дернулась, взгляд помутнел. Они подхватили его безжизненно повисшее тело и потащили вверх по ступеням, к тяжелым дверям Охранки. Как мешок. Как тушу.

Я стоял, вжавшись в стену соседнего здания, не в силах пошевелиться. Портфель с драгоценной книгой вдруг стал невероятно тяжелым. Только что ликующий триумф испарился, оставив во рту вкус пепла и крови. Я смотрел на захлопнувшиеся двери, куда только что втащили студента.

"Продал ли я душу?" – вопрос возник не из разума, а из самой глубины, из того места, где еще час назад жила радость. Я получил свое доказательство. Я нашел след "демонолога". Я, вероятно, спас свою шкуру и, может быть, даже заслужил похвалу Седова. Но какой ценой?

Я пришел сюда с книгой, добытой в гробу, рядом с мертвецом. Я пришел отдать ее в руки тем, кто только что так же грубо, так же жестоко втаскивал в свое логово живого человека. Не демон с крыльями, как у Алисы, а человек в мундире, с прикладом и кулаком. Демоны ли? Или просто люди, играющие в демонов, потому что могут? И я – я теперь их союзник? Их полезный инструмент? Я отдал им не просто книгу. Я отдал им часть себя. Ту часть, что еще верила в возможность выйти из этой игры чистым.