Вася! Двинься! – хотелось заорать. Но звук застрял в горле. Вместо этого я выдохнул еще один клочьями рвущийся заговор, направляя эгрегорную волну не в карету – еще рано – а в землю под ногами одного из мелькнувших в тумане силуэтов стража, спрыгнувшего с козел. "Lutum Vinculum!" Грязь под его сапогами ожила, превратилась в липкую, вонючую трясину, втягивая его по колено. Он рухнул с проклятием, его наган выстрелил в небо.

Откуда-то слева, из белого мрака, вылетел острый осколок льда – Frigus. Простой, но смертоносный, как штык. Я едва успел отпрыгнуть, ледяной клинок вонзился в стену рядом, рассыпаясь брызгами. Ответил на автомате, выхватив из кармана тяжелый гаечный ключ - оружие рабочего, не мага - и швырнув его в сторону выстрела. Жест отчаяния. Металл глухо стукнул о что-то, послышался стон.

Хаос. Грязный, кровавый, студенческий хаос. Мы были не солдатами, не магами-наемниками. Мы были испуганными детьми, играющими со спичками у порохового погреба. План? Он рассыпался в первые же секунды, как карточный домик под ураганом реального боя. Эффект неожиданности? Он дал нам три секунды форы. И все. Теперь выживал сильнейший. Или удачливейший.

Я продирался сквозь ледяную вату тумана к карете. Черный металл был близко, сияя сквозь белизну как призрак. Сигилы на нем горели теперь неровно, прерывисто – древняя защита боролась с древним холодом. Но боролась. Где Анна? Где Семен? Видел мельком – Анна, пригнувшись, метнулась к упавшему Семену, хватая свиток. Николай, огромный и страшный в угольном обводе век, как медведь, встал на пути второго стража у передка кареты, приняв на себя новый сноп ослепляющегоIgni– его пиджак задымился, но он лишь рявкнул от ярости и шагнул вперед, земля под ним дрожала. Оля? Где Оля? Сердце сжалось. Видел только ее тонкий силуэт, мелькнувший у стены, прижимающий руку к плечу. Кровь? Господи, кровь…

Чижов. Нужен был Чижов! Его холодный ум, его видение слабых точек! Но он все еще топтался у стены, в двадцати шагах позади, его фигура сквозь рунное видение была смазана дрожью, как в лихорадке. Соберись, черт возьми!

Я был уже у боковой стенки кареты. Металл обжигал холодом даже через ткань. Отсюда, из эпицентра, туман Анны и Семена, они держали, а Семен, бледный как полотно, с кровью из носа, но держал, был еще гуще, еще безумнее. Шепот глубин превращался в вой. Я нащупал пальцами шов бронированной дверцы. Где засов? Где слабое место? Сигилы плясали перед глазами сквозь магический фильм, сливаясь в нечитаемый узор. Нужен был Чижов! Его взгляд, его знание!

И тут новый звук. Не выстрел. Не заклинание. Не скрежет металла.

Щелчок.

Тяжелый, маслянистый, отчетливый. Щелчок бронированного замка изнутри.

Дверца кареты, та самая, к которой я прижимался, подаласьвнутрь. Не распахнулась – отъехала вбок, как щит, с тихим шипением скользящих механизмов.

Из черного зева, из мрака, защищенного сигилами и сталью, шагнула… фигура.

Ничего особенного. Человек. Среднего роста. В таком же темном, непромокаемом плаще, как у стражей на козлах. Без капюшона. Лицо обычное, не запоминающееся, городское – ни злобы, ни ярости, ни даже напряжения. Спокойное. Пустое. Как у бухгалтера, пересчитывающего скучные цифры в скучный понедельник.

Но.

Воздух вокруг него… порвался. Не метафора. Физически. Туман «Дыхания Слепого Океана» – эта древняя, леденящая плоть магии – не расступился. Он разорвался, как гнилая ткань. Образовался шар чистого, мертвенно-тихого пространства, диаметром шагов пять. Внутри этого шара не было холода. Не было шепота. Не было магии. Была пустота. Абсолютная, всепоглощающая. Тишина, от которой закладывало уши. Воздух стал тяжелым, вязким, как в склепе.

И эгрегор внутри меня… взвыл. Не яростью. Страхом. Первобытным, животным страхом зверя, почуявшего охотника с серебряной пулей. Черная энергия, только что клокотавшая жаждой разрушения, сжалась в комок ледяного ужаса где-то в глубине желудка. Она не рвалась наружу – она пряталась, замирала, как мышь под взглядом совы.

Рунное зрение на моих веках, угольные символы Видения Пустоты, дававшие мне преимущество в тумане, вдруг замигали, потускнели, стали расплываться, как чернила на мокрой бумаге. Магия слабела. Гасла в этой зоне мертвой тишины.

Человек сделал шаг вперед, на мокрый, заиндевевший булыжник. Его глаза, серые и невыразительные, медленно скользнули по мне. Взгляд был не злой. Не оценивающий. Просто… констатирующий. Как взгляд мясника на туше. Он ничего не сказал. Не сделал ни одного жеста. Просто стоял. В своем шаре тишины и пустоты.

И все. Больше ничего не нужно было.

Антимаг.

Щелчок замка еще висел в ледяном воздухе, перекрытом внезапной тишиной его шага, когда антимаг поднял руку. Не для жеста – просто вытянул ее ладонью вверх, как будто ловил невидимый снег. И снег этот был нашей магией.

Я ждал взрыва, волны силы, грохота – чего-то, что сметет туман Анны и Семена в небытие. Но ничего этого не случилось. Было тихо. Ужасно тихо в его мертвой сфере. Туман «Дыхания Слепого Океана» не исчез. Он… сморщился вокруг его пузыря пустоты. Как гнилая ткань, стягивающаяся над язвой. Древняя сила свитка, вырванная из глубин, бушевала, упиралась, ледяные щупальца лизали границы его безмолвия, но прорваться не могли. Он стоял в центре бури, остров спокойствия в аду, и его серые, невыразительные глаза смотрели сквозь белизну – не на меня, а сквозь меня, в самую сердцевину хаоса.

Но его рука была поднята не против тумана.

Над нашими головами, на крышах мрачных складов, где еще час назад болтали беззаботные студенты, вспыхнули огоньки. Мелкие, быстрые, как искры от костра. Igniculus – искры огня, Glacies Acus – иглы льда, Ventus Morsus – щипки ветра. Простейшие заклятия, которые первокурсники швыряют друг в друга на задворках Академии. Эффект от них против бронированной кареты – как плевок в бронепоезд. Но они летели не в карету.

Они летели в туман. В густую, ледяную пелену, которую Анна и Семен из последних сил удерживали, превращая проезд в ловушку. И там, где искры, иглы, щипки ветра касались границы пузыря антимага… они гаснули. Не с треском, не со вспышкой. Просто… переставали существовать. Как свеча, задутая в безвоздушном пространстве. Его поднятая рука была не жезлом разрушения, а щитом. Незримым, абсолютным барьером, отсекающим любую попытку магической атаки сверху. Студенты на крышах, наши единственные резервы, наши «глаза» и «жала» в этой мясорубке, были нейтрализованы одним спокойным жестом.

И тут же, словно по команде, а может, и была команда – неслышная, переданная взглядом или каким-то проклятым механизмом Охранки, инкассаторы у передка и кормы кареты рванулись в стороны, прижимаясь к стенам проезда, укрываясь от слепого свинца своих же товарищей. Их плащи мелькнули в моем рунном зрении – расплывчатые, дрожащие тени в белой мгле. И они открыли огонь. Не магией. Свинцом.

Резкие, сухие хлопки наганов, такие знакомые и такие чужие здесь, в магическом кошмаре, разорвали вой ветра и шепот глубин. Они палили не в нас, не в туман у земли. Они палили вверх. Наугад. В белую кипящую пелену над нашими головами, туда, где должны были быть крыши, наши студенты.

Сквозь искаженную сетку угольных рун на веках я видел, как пули, эти тупые куски металла, лишенные магии, беспрепятственно входили в туман. Они не гаснули. Они свистели, рикошетили от металлических кровель, от труб, выбивая скудные искры в белизне. И я видел больше. Видел, как одна тень на крыше склада N16 резко дернулась, как марионетка, и пошатнулась. Видел, как темное пятно – кровь? – расплылось на светлом силуэте платья девчонки у трубы. Слышал не крик боли, а сдавленный стон, мгновенно заглушаемый воем ледяного вихря и новыми выстрелами. Царапины. Пока – царапины. Но каждая – гвоздь в крышку гроба нашего плана. Каждая – напоминание, что мы заперты здесь, как крысы, и сверху по нам бьют из дробовика.

Чижов! Где Чижов? Его дрожащая тень все еще была прижата к стене, метрах в пятнадцати позади. Но теперь не только страх паралича читался в его позе. Было что-то еще. Отчаяние? Осознание провала? Его расчетливый мозг, его тщательно выстроенные схемы рушились под огнем и магической немотой. Он видел барьер антимага. Видел бесполезность атак сверху. Видел кровь на крыше. И его собственная нерешительность, его сенсорный шок, казалось, достигли предела.