Я видел, как в глазах Оли вспыхнул огонек надежды и интереса. Николай насторожился, его скепсис сменился настороженным любопытством. Чижов приподнял голову, его взгляд метамага уловил что-то важное в моих словах.

– Что ты имеешь в виду, Григорий? – тихо спросила Оля.

– Эгрегоры, – произнес я весомо. Слово прозвучало в маленькой комнате как удар гонга. – Вы знаете, что это такое. Коллективные энергетические структуры, питаемые верой, идеей. Как христианский. Мощные, но неуправляемые, инертные. Что, если… – я сделал театральную паузу, – что если создать свой? Эгрегор нашего Кружка? Подполья? Революции? Не гигантский, как церковный, а компактный, сфокусированный. Источник силы. Силы, которая будет защищать нас, направлять, давать знаки, укреплять дух. Которая сделает нас неуязвимыми для случайностей и… предательств.

Я видел, как они переглянулись. Непонимание. Сомнение. Но и… проблеск чего-то нового, захватывающего.

– Но… но это же невозможно, – прошептал Чижов, его голос дрожал. – Эгрегоры… они формируются веками… миллионами верующих…

– Раньше – да, – перебил я его, вкладывая в голос всю убедительность, на которую был способен, весь авторитет «ближайшего помощника Варламова». – Но исследования в области метамагии, фундаментальной энергии… они открывают новые пути. Теоретически… теоретически… это возможно. Нужен лишь правильный фокус. Ядро верующих – мы. Искренняя, жгучая вера в наше дело. Небольшие, но регулярные ритуалы – не церковные, а свои, простые: совместное обсуждение планов, клятвы верности, даже просто чтение наших листков вместе. Это будет подпитывать структуру. И… новые люди. Они нужны не только для рук. Они нужны как новые точки подключения к сети, как дополнительные источники веры, усиливающие эгрегор. Чем больше искренне верящих, тем сильнее он станет. Тем быстрее сформируется и начнет действовать.

Я видел, как мои слова действуют. Оля ловила каждое слово, ее глаза горели. Она хотела верить. В меня. В чудо. Николай хмурился, но его первоначальный скепсис пошатнулся. Сама идея обладания магической силой, защитой, была заманчива, особенно после недавнего разгрома. А Чижов… Чижов смотрел на меня с тем же страхом, но теперь в его глазах читалось еще и напряженное размышление. Метамаг. Он чувствовал подвох. Чувствовал, что в моей красивой теории что-то не сходится. Но что? Его собственные знания были фрагментарны, а мой авторитет – непререкаем. Пока.

– Типография… – продолжил я, подхватывая момент, – она нужна не только для распространения идей. Листки, напечатанные нашим шрифтом, будут… материальными носителями идеи. Артефактами, заряженными нашим общим намерением. Они будут распространять не только слова, но и энергию эгрегора, притягивая новых сторонников, незаметно влияя на читателей. Это усилит его в разы. Быстрее, чем рукописные копии.

– Ждать веками не нужно? – спросил Николай, его голос был грубым, но без прежней едкости. В нем звучал практический интерес.

– Нет, – твердо ответил я. – Если все сделаем правильно. Если будем действовать. Единогласно. Со всей страстью и верой. Эгрегор начнет формироваться сразу. Первые эффекты… защита, интуиция, возможно, даже небольшая помощь в делах… мы можем ощутить уже через недели. Может, месяцы.

Ложь лилась легко, как будто я готовил ее годами. Я опирался на реальные знания Варламова о самоорганизации, но извращал цель. В моей голове уже выстраивалась иная схема. Не «эгрегор Кружка». А эгрегор Грановского. Сфокусированный не на идее революции, а на мне. На моей воле, моих целях. Кружковцы, их вера, их ритуалы – лишь топливо. Точки подключения к сети, которая будет питать мою силу. Я лишь немного «скорректирую» фокус при создании структуры, используя свои уникальные знания о фундаментальных паттернах. Они, даже Чижов, ничего не заподозрят. Это слишком ново, слишком невероятно. Они будут верить в общее дело, а сила будет стекаться ко мне. Ключ, найденный у Варламова, превращался в орудие беспрецедентной манипуляции и личного могущества. И это было единственным спасением. От Седова. От стула в подвале. От них самих.

– Это… это гениально, Григорий, – прошептала Оля, ее глаза сияли слезами восторга. – Мы… мы создадим свою силу! Нашу защиту!

– Звучит… дерзко, – пробормотал Николай, потирая подбородок. – Но если это сработает… охранке с их шавками будет не до нас.

– Теоретически… – начал Чижов, но его тут же перебил Николай.

– Хватит теорий! – рявкнул он. – Грановский говорит – есть шанс. Иного выхода у нас все равно нет. Сидеть и дрожать? Ждать, когда придут и за собой уведут? Я – за. За вербовку. За типографию. За этот… эгрегор. Делать будем?

Оля энергично кивнула. Чижов, поймав мой взгляд, сжался и тоже кивнул, быстро, испуганно.

– Будем, – сказал я, чувствуя, как стальная пружина внутри немного разжимается. Первый шаг сделан. Ложь принята. Машина запущена. – Оля, ты знаешь людей в артефактории, кто может помочь с простейшим печатным станком? Детали? Николай, тебе – искать новых. Осторожно. Только проверенных. Не горячиться. Чижов… – я посмотрел на дрожащего юношу, – тебе – продумать возможные простые ритуалы. Символику. Что-то, что можно будет делать быстро, вместе, чтобы активировать и подпитывать нашу… структуру. Займёмся этим вместе. Все ясно?

Они кивнули, уже втягиваясь в новую роль, в новую, опасную, но наполненную странной надеждой игру. Только в глазах Чижова, когда он поднял взгляд на меня, мелькнул тот самый немой вопрос, тот самый смутный ужас понимания, что что-то здесь нечисто. Что фокус смещен. Что энергия потечет не туда. Но он не посмел сказать ни слова. Страх и авторитет заглушили сомнение.

Когда они разошлись – Николай угрюмо, Чижов по-воровски жмурясь в темноте, Оля ушла в свою комнату с каким-то лихорадочным блеском в глазах, проводив меня. Самовар остывал. Тетка наверняка вернулась и давно ушла спать. Тишина давила, но уже иной тяжестью – тяжестью начатого.

Я подошел к маленькому, запотевшему окошку в парадной, глядя на редкие огни ночного Петербурга. Эгрегор Грановского. Слова звучали в голове как заклинание. Как обет. Я продал остатки души, чтобы не попасть в подвал Седова. Теперь я продавал веру и надежду своих товарищей – ради силы, которая должна была вырвать меня из лап Седова и поставить над всем этим хаосом. Три дня. Я сжал кулаки. Трех дней мне хватит, чтобы начать вербовку, чтобы показать Седову движение. А дальше… дальше будет расти моя сила. Моя личная, тайная армия веры.

Но глядя на свое отражение в темном стекле – бледное лицо с тенью под глазами, искаженное усталостью и холодной решимостью – я не видел спасителя. Я видел монстра, которого лепил своими руками. Монстра, которому только предстояло родиться в крови, лжи и украденной вере. И остановиться было уже нельзя. Пропасть звала. Глубже. Все глубже. Тук. Тук. Тук. – стучало сердце. Уже не набат. Молот кузнеца, кующего новую судьбу. Беспощадную. Мою.

Три дня. Песочные часы, перевернутые рукой Седова. Каждая песчинка падала с ледяной дрожью — тук-тук-тук - в подкорку сознания, отмеряя срок, отпущенный на спасение моей шкуры. Но теперь это был не просто страх. Это был холодный, расчетливый двигатель, запущенный в действие ложью об эгрегоре и подпитываемый отчаянной энергией цейтнота. Петербург за окном каморки в общежитии мелькал фрагментами: серое утро, промозглый день, ранние сумерки – фон для лихорадочной деятельности, которая поглотила меня целиком.

Вербовка. Не благородное призвание на путь борьбы, а циничный отлов уязвимых. Мы – пауки, раскидывающие липкие сети в темных углах Академии. Николай, с его угрюмой решимостью и знанием подворотен студенческой жизни, оказался незаменим. Он знал, у кого долги за учебу такие, что грозят отчислением и позором для семьи провинциального чиновника. Знакомился в дешевых трактирах у академических стен, где кислое пиво лилось рекой, а разговоры о несправедливости были фоном. Он подбрасывал намеки, жаловался на «систему», искал созвучные ноты горечи. А потом, будто невзначай: «А слышал, у Грановского голова варит? Формулы эти, задачи… будто играючи щелкает. Мог бы помочь, кабы… ну, ты понял. За скромную благодарность или… взаимную услугу».