Он растворился в серой мгле, как призрак. Я остался стоять, ощущая холодную влагу тумана на лице и жар темной энергии эгрегора внутри. Два ограбления в одной ночи. Сначала – знания. Потом – жизнь и золото. Петля на шее сдавила меня еще сильнее.

Полночь. Академия Магических Искусств, днем шумная муравьиная куча знаний, ночью превратилась в каменного исполина, спящего кошмаром. Западное крыло, отдаленное, облезлое, тонуло в густой, вонючей сырости, поднимавшейся с Невы и каналов. Туман не просто висел – он лип к стенам, заползал в каждую щель, превращал фонари в желтые, расплывчатые призраки. Воздух был тяжелым, пропитанным запахом мокрого камня, старой штукатурки, плесени и чего-то еще – страха и запретного знания, хранящегося за этими стенами.

Я прижался спиной к ледяной, шершавой поверхности ниши у служебного входа. Не дверь даже – низкая, обитая железом арка, ведущая куда-то в подземелья хозяйственных служб. Место было выбрано Чижовым – слепое пятно в патрулях ночных сторожей, вне поля зрения редких окон, где еще теплился свет дежурных. Мой сюртук моментально пропитался влагой, холод проникал под кожу, заставляя зубы стискивать непроизвольную дрожь. Но не холод был главным. Главным было ожидание. И мысли. Мысли, которые грызли мозг острее крыс в подвале.

Василий Чижов. Тихий, нервный Василий. С его дрожащими руками, вечно бегающими глазами, видящими «слишком много». Я всегда считал его слабым звеном. Испуганным зверьком, случайно попавшим в круговорот событий слишком больших для него. Уязвимостью. Проблемой, которую нужно решить – сдать, убрать, изолировать. Ошибка. Грандиозная, почти фатальная ошибка.

Вот он сейчас там, в чреве каменного чудовища. Прошел мимо меня час назад, не оглядываясь, сгорбленный, почти крадущийся. Но в его походке не было прежней дрожи загнанного кролика. Была сосредоточенная, кошачья осторожность. И в его глазах, мельком брошенных в мою сторону перед тем, как раствориться в темноте арки – не страх. Расчет. Холодный, как этот туман. Онзнал, куда идет. Знал, что делает. Зналриски. И шел не потому, что я его заставил, а потому, что просчитал: этот риск меньше, чем риск провала завтра. Меньше, чем риск оказаться в застенках Охранного Отделения по любому из возможных сценариев.

Как он вынесет свитки? Вопрос висел в воздухе, как капли на моем воротнике. У него есть доступ к закрытому фонду – как помощнику педантичного профессора древних шрифтов. Но доступ – не право выноса. Особенно таких вещей, как «Песнь Ледяного Ветра» или «Дыхание Слепого Океана». Сигнализационные чары на самих свитках? На дверях хранилища? На полках? Ловушки, реагирующие на несанкционированное прикосновение? Чижов чувствовалих. Это была его странная, пугающая сила – видеть метафизические следы, колебания энергии, невидимые глазу. Как он чувствовал искусственную природу моего эгрегора. Не просто чувствовал – понимал, что это значит. И молчал. До поры.

Именно это сейчас осознавалось с леденящей ясностью. Его молчание – не трусость. Стратегия. Он не запаниковал и не побежал доносить сразу. Он затаился. Стал наблюдать. Собирать информацию. И когда давление в кружке возросло, когда моя позиция пошатнулась из-за затянувшегося ожидания весточки от Забайкальского – он сделал ход. Тот самый взгляд кружка в его сторону перед началом обсуждения. Тот его кивок – не санкция, а демонстрация силы. Вот кто здесь истинный центр. Вот кому вы доверяете. Он – ваш арбитр. Он решает, следовать ли за этим самозванцем с его безумными планами.

И он вышел из тени. Не для того, чтобы помочь. Чтобы взять контроль. Чтобы поставить меня в зависимость от его действий. От его «дара», который был ему не проклятием, а инструментом. Выкрасть свитки? Для него, чувствующего каждую магическую нить охраны, это не самоубийство. Это сложная задача, но решаемая. Как шахматная партия. Он просчитывал шаги сейчас там, в темноте, среди древних фолиантов и спящих чар, с той же холодной точностью, с какой планировал свое возвышение в кружке.

А я? Я стоял снаружи. Мокрая, дрожащая ширма. Отвлекающий маневр на случай, если что-то пойдет не так. Его страховка. И его заложник. Потому что если его поймают – он не придет один. Он приведет к моему порогу. «Грановский заставил! Он агент! Он угрожал!» И поверят. Оля поверит. Николай задумается. Анна сочтет логичным. Потому что Чижов – свой. Тихий, нервный Василий. А я? Я – лидер с темным эгрегором и безумными планами.

Мысли кружились, как туманные вихри. Энергия эгрегора клокотала внутри – черная, мощная, но беспомощная против этой тихой, рассчитанной угрозы. Она могла расплавить карету, но не могла расплавить хитросплетение лжи и манипуляции, которое Чижов плел вокруг меня. Он оказался не пешкой. Он оказался игроком. Игроком, который видел доску лучше меня. Его «метафизическая чувствительность» – это не просто видение следов. Это видение связей. Видение слабостей. Видение того, как дергать за ниточки.

Шорох.

Не из арки. Сверху. Я вжался в нишу, сливаясь с тенью и камнем. По мосткам высоко на стене, едва различимый в тумане, прошел сторож. Фонарь в его руке колыхался, бросая прыгающие желтые пятна на мокрые стены. Он зевнул, громко, по-звериному, потер рукавом лицо и побрел дальше, его шаги глухо отдавались по металлическим решеткам. Сердце колотилось, стуча в висках в такт этим удаляющимся шагам. Сколько времени прошло? Полчаса? Час? Что там происходит? Нашел ли он свитки? Обходит ли ловушки? Или уже лежит с перерезанным горлом в луже собственной крови, активировав какую-нибудь стражую руну?

Время текло с чудовищной, издевательской медленностью. Каждая капля воды, падающая с карниза мне за воротник, казалась вечностью. Туман сгущался, превращая мир в серую, беззвучную вату. Даже шум далекого города – гудки пароходов на Неве, редкие крики – не проникал сюда. Только мое дыхание, учащенное, и бешеный стук сердца. И мысли. Беспощадные мысли.

Чижов был врагом. Не потенциальным. Не возможным. Реальным и смертельно опасным. Более опасным, чем Забайкальский с его жадностью и глупостью. Более опасным, чем анонимные филеры Охранки. Потому что он был внутри. Внутри доверия. Внутри моей собственной легенды. Он знал мою тайну. И он использовал ее, не атакуя в лоб, а исподволь, подкапываясь под основание моей власти в кружке. Завтра нам предстояло вместе ломать карету. Сливать магические потоки в едином смертельном усилии. А после… После он предъявит счет. Или просто потянет за ниточку, обрушивая всю конструкцию на мою голову.

Убрать его? Мысль, холодная и острая, как лезвие, пронзила мозг. До завтра. До того, как он станет незаменимым героем, вынесшим свитки. В темном переулке по дороге домой. Нож в спину. Быстро. Тихо. Эгрегор мог бы стереть следы, сжечь тело… Но риск! Если его исчезновение заметят до завтрашнего вечера? Если его свяжут с кражей в библиотеке? Кружок запаникует. План рухнет. Седов… Нет, о Седове нельзя было думать здесь, на улице, но его ледяной взгляд будто пронзал туман. Провал был недопустим. Чижов должен был жить. До завтрашней ночи. До выполнения своей роли в ограблении. А потом… Потом мы разберемся. На верфи. В хаосе. «Случайная» пуля. «Неудачное» падение под колеса рушащейся кареты. Возможности найдутся.

Тишина. Глубокая, давящая. Даже капли перестали падать. Туман стоял стеной. Вдруг – едва уловимый скрип. Не дверной петли. Скорее… смещение камня? Трение по штукатурке? Из темноты арки выползла тень. Низкая, сгорбленная, держащая что-то объемное, плотно завернутое в темную, грубую ткань. Чижов.

Он двигался не крадучись, а с той же сосредоточенной осторожностью, что и на входе. Но теперь в его движении читалась не просто осторожность – уверенность. Он нес сверток не как вор, похитивший сокровище, а как мастер, забравший свой законный инструмент. Он подошел ближе. В тусклом отблеске далекого фонаря я увидел его лицо. Бледное, как всегда. Но не искаженное страхом. Напряженное – да. Но в глазах горел холодный, четкий огонь выполненной задачи. И… удовлетворение? От того, что справился? Или от того, что еще больше меня поставил в зависимость?