Карета. Плавить карету. Пока они отвлечены.

Я рванулся вперед, к черному монстру, к его раскаленному теперь боку. Сигилы защиты, подавленные холодом «Дыхания Слепого Океана», но не сломленные, плясали перед глазами сквозь рунную сетку – сложные, переплетенные, чужие. Моя рука, липкая от пота и грязи, шлепнула на ледяной металл. Другая рука – Чижова? – должна быть рядом! Его знание, его видение слабых мест!

– Чижов! Точки! Где?! – мой крик потонул в реве лошадей, они бились в упряжи, обезумев от холода и шума, и в свисте пуль над головой.

Отклика не было. Только его сгорбленная тень у стены, его дрожь, видимая даже сквозь туман и магическое зрение. Трус! Игрок, сломавшийся при первом же выстреле!

Нельзя было ждать. Я вцепился пальцами в шероховатую поверхность брони, представляя жар, адское пламя, способное расплавить сталь. Заклинание рвалось из горла, грубое, неотшлифованное, как и все, что мы умели:

"Ignis Furor! Ad fundum!" – Огонь Ярости! До основания!

Не эгрегор – моя собственная, жалкая искра магической силы, высеченная годами упорной, но посредственной учебы, рванулась по руке в металл. Карета дрогнула. Там, где моя ладонь прилипла к броне, металл заалел. Сначала тускло, как раскаленный уголек, потом ярче – кроваво-красным пятном. Пошел пар. Сигилы вокруг пятна вспыхнули ослепительно-синим, пытаясь сдержать натиск, но красное пятно росло, расползаясь, как язва. Металл застонал, заскрипел. Запахло гарью и раскаленным железом.

И тут – движение. Не от меня. Сбоку. Чижов! Он все же оторвался от стены! Его тень метнулась вперед, спотыкаясь, падая на колени в грязь, но его рука, тонкая и бледная, вытянулась к другому месту на корпусе кареты, метрах в двух от моего пятна. Его голос, срывающийся, но полный отчаянной решимости, прорезал гул:

"Corrodere! Per figuras! Ad interiora!" – Разъедать! Через знаки! Внутрь!

Не пламя. Кислота. Зеленоватый, едкий дым повалил из-под его ладони. Сигилы в этом месте затрепетали, замигали неровно, как плохая проводка. Металл не краснел – он темнел, покрывался пузырящейся окалиной, шипел и плакал едкими слезами. Две точки атаки. Две язвы на броне чудовища.

Эффект был мгновенным. Где-то внутри кареты, за толстой броней, раздался новый, панический крик. Не стражей снаружи – кого-то внутри. И затем – лязг, треск, и еще одна бронированная дверца, на противоположной от антимага стороне, дернулась и распахнулась! Из черного зева вывалились, спотыкаясь, еще двое. Не стражей в плащах – люди в форменных тужурках Охранного Отделения, без плащей, с перекошенными от ужаса лицами. Кассиры? Конвоиры? Они рухнули на обледенелый булыжник, кашляя, ослепленные туманом и страхом, хватая ртом ледяной воздух.

Антимаг не повернулся. Не вздрогнул. Его спина была к новой двери, к панике своих. Его серые глаза все так же смотрели сквозь туман, сквозь стены, в какую-то свою, непостижимую точку. Но его мертвая сфера… дрогнула. На долю секунды. Микроскопическую щель в его концентрации. Барьер против магии сверху – тот незримый щит, что гасил искры и иглы наших студентов – мигнул.

И в этот миг, словно прорвав плотину, из тумана над нашими головами рванул сноп не магии, а чистого, яростного пламени. Не Igniculus– полноценный Igni, выплеснутый кем-то из студентов на крыше N18, кто увидел момент, кто не струсил. Он пронесся вниз, ослепительно-белый, ревущий, мимо дрогнувшего барьера антимага, прямо туда, где у входа в проезд, у своей поднятой каменной пробки, стоял Николай, схватившись врукопашную со стражем.

Я видел. Сквозь рунную сетку, сквозь белизну тумана, сквозь внезапную брешь в магической немоте. Видел, как Николай, этот каменный исполин, только что сбивший стражника с ног ударом кулака, размером с кузнечный молот, вдруг замер. Как его массивная фигура, видимая как темный, могучий силуэт, осветилась изнутри. Не светом – огнем. Стрела пламени, белая и тонкая, как раскаленная проволока, прошила туман и вонзилась ему в плечо, в то место, где рука крепится к телу.

Не было звука взрыва. Был звук… хруста. Треснувшего льда? Ломаемой кости? Или просто ужасный звук плоти и кости, встречающей нечеловеческую температуру. Белый свет вспыхнул и погас.

Силуэт Николая дернулся. Не упал. Отшатнулся. И его левая рука… ее больше не было. Там, где секунду назад была мощная конечность, машущая, как дубина, теперь торчал обугленный, дымящийся обрубок. Темное пятно – кровь, гарь – расползлось по его груди и плечу. Его голова запрокинулась в немом крике, который не мог пробиться сквозь вой ветра и рев лошадей.

И рядом – движение. Маленький, юркий силуэт метнулся к нему из тумана у земли. Не для атаки. Для спасения. Они схватили его за уцелевшую руку, за одежду, потащили прочь, вглубь проезда, подальше от передка, от кареты, от стражей. Николай, потерявший половину своей мощи, свою руку, позволил тащить себя, шатаясь, как подкошенный дуб. Его силуэт, огромный и вдруг страшно хрупкий, растворился в белой мгле, увлекаемый спасителями.

Этот миг – миг дрогнувшего барьера, белой стрелы, оторванной руки, отступления гиганта – длился меньше трех секунд. Но для Чижова, стоявшего на коленях у корпуса кареты, с его всевидящим, всеслышащим, всеощущающим даром, это был удар под дых. Физический. Он не простоувиделэто сквозь туман и руны. Он почувствовалломку кости Николая, запах горелого мяса, волну паники от спасавших, абсолютную, животную ярость и боль самого Николая. Он услышалтот немой крик.

Он вскрикнул. Коротко, высоко, по-звериному. Не от страха за Николая. От перегрузки. От того, что его мозг, его нервы, его дар были залиты этим концентрированным адом. Его рука, только что разъедавшая броню кислотным заклятием, дернулась, как у парализованного. Зеленоватый дым погас. Он упал вперед, уткнувшись лицом в ледяную грязь, его плечи затряслись в беззвучных рыданиях, в истерике сенсорного коллапса. Мастер расчетов, холодный игрок, был раздавлен грубой реальностью боли и потери.

Антимаг повернул голову. Всего на градус. Его серые глаза скользнули по месту, где только что был Николай, по дымящемуся пятну на земле, по скрюченной фигуре Чижова. Ни тени эмоции. Просто констатация факта: один нейтрализован, другой вышел из строя. Его пузырь пустоты снова стал абсолютным, барьер над головой – незыблемым. Он сделал шаг. Не к Чижову. Ко мне. Его безразличный взгляд упал на меня, на мою руку, все еще прижатую к раскаленному пятну на карете. Моя слабая искра магии под его взглядом чуть не погасла от чистого, леденящего ужаса.

И тут я понял. Понял до костей. Время расчетов Чижова кончилось. Время страха – моего, его, всех нас – тоже. Оставалось только действие. Безумное, отчаянное, с окровавленными зубами. Иначе – смерть. Сейчас. Здесь. В этой вонючей, ледяной ловушке.

Я оторвал взгляд от приближающейся пустоты, от серых глаз антимага. Уставился на Чижова, на его трясущуюся спину, на его лицо, уткнутое в грязь. Голос, который вырвался из моего горла, не был моим. Он был низким, хриплым, как скрежет железа по камню, лишенным всякой человечности, только приказ, выкованный в горниле отчаяния:

– Чижов! Поднять морду! Или хочешь сдохнуть в луже как щенок?!

Мой приказ, вырвавшийся из глотки, пропитанной гарью и страхом, повис в ледяном воздухе, перерезанный очередной порцией свинца, просвистевшей над головой. Чижов вздрогнул всем телом, как под ударом плети. Его спина выгнулась, лицо, покрытое грязью и льдинками, оторвалось от земли. Глаза за заиндевевшими стеклами очков были дикими, безумными, полными животного ужаса и сенсорной боли. Но в них мелькнуло и что-то иное – искра ярости, зажженная моим презрением. Он не встал. Но его рука, дрожащая, неуверенная, снова шлепнулась на корпус кареты рядом с моим раскаленным пятном.

"Corrodere…"– прохрипел он, и зеленоватый едкий дым снова повалил из-под его ладони, слабее, прерывисто, но повалил.

Этот жалкий всплеск решимости длился мгновение. Потому что ад вокруг нас не стихал – он нарастал.