Сверху, сквозь редеющий в зоне антимага, но все еще бешеный туман «Дыхания Слепого Океана», доносились уже не только одиночные заклинания. Слышались крики. Панические, молодые. Нашикрики. Студенты сдавали позиции. Не от храбрости врага – от его выучки. Инкассаторы, эти серые крысы Охранки, слабые магически, но крепкие нервами, прижались к стенам проезда, используя малейшие укрытия – выступы кирпича, дренажные решетки. Они не метались. Они работали. Короткие, отрывистые команды, неслышимые в общем гуле, но читаемые по синхронности действий. Один – выстрел вверх, заставляющий пригнуться. Другой – моментальный бросок Glacies Acus – ледяных игл – туда, где мелькнул силуэт. Третий – прикрытие товарища короткой вспышкой Igni, ослепляющей и пугающей.

Их заклинания были просты, как кулак бродяги. Но точны. И смертельно опасны в этой свалке. Сквозь расплывающуюся сетку рунного зрения я видел, как еще один силуэт на крыше N16 дернулся и рухнул, сбитый не пулей, а снопом ледяных осколков, прошивших туман с убийственной точностью. Слышал не крик, а сдавленный стон, оборвавшийся на полуслове. Видел, как темные пятна на крышах умножаются. Они не убивали всех – они выбивалинас, как мишени на стрельбище. Дисциплина против студенческой отчаянной самодеятельности. Расчет против хаоса. И расчет выигрывал.

Антимаг стоял неподвижно, его островок тишины и пустоты – неприступная крепость. Он даже не смотрел на крыши. Его серые глаза были прикованы к карете. К нам. К Чижову и ко мне, разъедающим и плавящим броню. Он не атаковал. Он просто был. И его присутствие высасывало силу, вымораживало волю. Каждое заклинание, которое я пытался выдохнуть в раскаленный металл, требовало нечеловеческих усилий, будто воздух вокруг стал тягучим, как смола. Моя искра магии чадила, гасла. Чижов рядом хрипел, его кислота едва пузырилась, его тело тряслось от перенапряжения и страха.

Туман Анны и Семена… он редел. Не от силы антимага напрямую, а от их слабости. Я мельком видел их силуэты у дальней стены. Анна, скрюченная, одной рукой прижимала свиток ко лбу, другой – зажимала окровавленный бок. Пуля? Осколок? Семен лежал рядом, лицом вниз, не двигаясь. Лишь рука Анны, вцепившаяся в его одежду, говорила, что он, возможно, жив. Но свиток «Тумана Памяти» валялся в грязи рядом, его древняя кожа намокала, руны тускнели. «Дыхание Слепого Океана» еще бушевало, но это была уже агония стихии, лишенной направляющей воли. Белая стена становилась прозрачнее, превращалась в рваные, серые клочья. Сквозь них уже виднелись очертания стен, силуэты стреляющих стражей, черный корпус кареты.

Конец. Скоро конец.

Мысль была холодной и ясной, как лезвие бритвы. Сквозь рев лошадей - одна уже лежала, захлебываясь кровью, другая билась в агонии, - сквозь выстрелы и стоны, она пробилась с леденящей отчетливостью. Туман развеется. Барьер антимага станет не нужен. Инкассаторы переключатся на нас. Антимаг сделает шаг – и все закончится. Нас либо пристрелят, как бешеных собак, либо заберут в застенки Охранки, где смерть покажется милосердием.

– Внутрь! – заорал я, не узнавая собственного голоса. – Через дыру! Деньги! Быстро!

Там, где наши точки атаки – моя раскаленная и его разъеденная – сошлись, броня кареты прогнулась, почернела, пошла пузырями и трещинами. Свист пара, шипение кислоты, запах гари и горящего металла. Не дверь – брешь. Неровная, рваная, размером с таз. Внутри – темнота и запах кожи, металла и… бумаги. Денег.

Чижов понял мгновенно. Его страх перед антимагом, перед свинцом, перед всем этим адом перекрылся сиюминутной, звериной жаждой выжить, добраться до цели. Он рванулся к бреши первым, забыв о дрожи, о страхе, о перегрузке. Его худое тело протиснулось в черный зев с гибкостью змеи. Я – следом, обжигая руки о раскаленные края, чувствуя, как обрывки брони рвут кожу на плечах.

Внутри кареты было тесно, как в гробу. Темно, если не считать тусклого, мерцающего света нескольких закрепленных фонарей да синего отсвета еще работающих сигил на стенах. Воздух – спертый, пропитанный запахом пота, страха и… крови. Тела. Два трупа в форме Охранного Отделения. Кассиры? Конвоиры? Убитые не нами – паникой, обрушением, осколками? Неважно. Важны были ящики. Прочные, окованные железом, прикрученные к полу. Один уже был сорван с креплений, видимо, при панике или ударе. Его крышка откинута. Внутри – не аккуратные пачки. Хаос. Скомканные, перепачканные грязью и чем-то темным кредитные билеты. Золото? Серебро? Не было времени смотреть.

Чижов уже копошился у ящика, с жадностью голодной крысы сгребая деньги в мешок, который он, оказывается, прихватил с собой. Его движения были резкими, лихорадочными, глаза за очками горели лихорадочным блеском наживы и спасения. Он не смотрел на трупы. Не смотрел на меня. Только на деньги.

Снаружи грохот, крики, выстрелы не стихали, но звучали уже как бы сквозь толщу воды. Туман еще держался – последними судорогами «Дыхания Слепого Океана». Но я чувствовал – секунды. Сквозь брешь в броне было видно, как серый силуэт антимага сделал шаг вперед. Его островок пустоты приближался к карете. Его безразличные глаза, казалось, уже видели нас здесь, в этом стальном гробу, сжимающемся, как удавка.

Времени не было. На размышления. На сомнения. На жалость.

Я стоял за спиной Чижова, сгорбленного над мешком, слышал его прерывистое, жадное дыхание, видел его худую, беззащитную спину под мокрым от грязи и пота сюртуком. Он был слабым звеном. Он был угрозой. Он знал мою тайну. Он украл мой кружок. Он был обузой. Он былпроблемой. И проблемы нужно решать. Холодно. Цинично. Навсегда.

Он был игроком. Но я сделаю последний ход.

Моя рука поднялась. Не с ножом. С пальцами, сложенными в знакомую, убийственно простую фигуру.

Он что-то почувствовал. Или услышал мое дыхание. Начал оборачиваться. Его глаза за стеклами, расширенные, только что горевшие алчностью, встретились с моими. В них мелькнуло непонимание. Потом – осознание. Ужас. Предательство. Чистое, немое отчаяние.

Я успел прошептать всего два слова. Не для него. Для себя. Оправдание? Насмешка? Прощальный жест?

– Прости, Вася...

Тончайшая, ледяная игла чистой силы, сконцентрированная в кончике пальца, вырвалась бесшумно. Она не светилась. Не горела. Просто пронзила его сюртук, кожу, мышцы спины точно между лопаток. Попала в сердце? В позвоночник? Неважно.

Чижов не вскрикнул. Не упал сразу. Он просто замер. Весь. Его спина выпрямилась неестественно. Движение рук, сгребающих деньги, остановилось. Мешок выскользнул из ослабевших пальцев. Он медленно, очень медленно повернул голову на последний градус, чтобы снова увидеть меня. Его губы шевельнулись. Ни звука. Только немой вопрос в огромных, за стеклами очков, глазах. За что? Или просто: Почему?

Потом свет в этих глазах погас. Стал плоским, тусклым, как у дохлой рыбы. Он рухнул вперед, лицом в мешок с деньгами, которые уже были ему не нужны. Легкое подрагивание – и все. Тишина. Только снаружи все еще бушевал ад, но он казался теперь далеким, ненужным.

Прости, Вася. Ты остаешься здесь.

Я не смотрел на тело. Не было времени на рефлексию, на тошноту, на что-либо, кроме животного инстинкта бегства. Схватил ближайшую пачку кредиток, сунул за пазуху. Нащупал в мешке у Чижова что-то тяжелое, металлическое – монеты? – и тоже запихал в карманы. Не глядя. Не считая. Потом – к бреши.

Снаружи туман был уже почти прозрачен. Рваные клочья «Дыхания Слепого Океана» цеплялись за стены, таяли в воздухе. Видны были фигуры: Анна, тащившая безжгуглого Семена к дальнему концу проезда; инкассаторы, перезаряжающие наганы, их лица напряженные, но уже без паники; Николай, окровавленный, с ужасным обрубком плеча, полусидящий у стены, его поддерживал кто-то маленький – Оля?; и он. Антимаг. Он стоял теперь вплотную к карете, его серые глаза смотрели прямо на брешь, на меня, вылезающего из нее.

Наши глаза встретились. В его – ни гнева, ни удивления. Пустота. Констатация: есть цель. Его рука начала подниматься.