Игнат ждал в темноте, его бледное лицо – безжизненная маска терпения ростовщика. Я сделал шаг. Шаг в черный зев двери. Холодная тьма подвала обняла меня, как старая знакомая могила. Запах ударил с нечеловеческой силой. Формалин. Стружка. Сладкая гниль. Тот самый запах. В ушах зазвенело. Ноги предательски дрогнули. Я схватился за холодный, влажный камень косяка, чтобы не рухнуть. В глазах помутилось. И в этой мгле, в этом хаосе запаха и паники, проступили воспоминания, яркие, как вспышки боли:

...Жесткие доски под спиной. Невыносимая теснота. Каждый сучок, каждая щель в древесине впиваются в тело. Холод. Леденящий, неземной холод от окоченевшего тела подо мной. Его рука – костлявая, тяжелая – лежит на моем животе, как каменная плита. Голова уткнута в грубый, накрахмаленный саван. Запах… Боже, этот запах! Сладкий, приторный, как испорченный мед, с удушающей ноткой разложения, которую не может перебить даже едкая химия формалина. Он въедается в ноздри, в глотку, заполняет легкие. Я задыхаюсь. Хочется кричать, рвать этот саван, вырваться из этого деревянного плена. Но сверху – голоса. Голоса охранников. Их тяжелые шаги по полу конторы. Смех. Звяканье шпор. Они рядом. Очень рядом. Любой звук – смерть. Я сжимаюсь в комок, впиваясь зубами в собственный кулак, чтобы не застонать, не закашляться. Горло сжимает спазм. Страх сковал сильнее льда. Я чувствую биение сердца мертвеца… Нет, это мое сердце! Оно колотится, как бешеное, о ребра гроба, гулко, слишком гулко! Они услышат! Они услышат! Я замер, не дыша. В ушах – шум крови. В ноздрях – сладкая вонь смерти. Подо мной – вечный холод небытия…

Я услышал собственный стон. Громкий, неконтролируемый. Рука, державшаяся за косяк, дрожала как в лихорадке. Темнота подвала плыла перед глазами. Запах душил. Игнат где-то там, внизу, в этой тьме. Его бледное лицо все еще висело в воздухе, как призрак. Черные глаза смотрели. Ждали. Оценивали степень моего страха. Товар ждет.

Тьма подвала была не абсолютной. Тусклый, желтоватый свет коптилки, висящей где-то в глубине, едва разгонял мрак, выхватывая из него жуткие очертания. Стеллажи, грубо сколоченные из сырого дерева. На них – гробы. Разные. Дорогие, полированные, с бархатной обивкой. Дешевые, сосновые, пахнущие смолой и смертью. И повсюду – запах. Тот самый. Удушающий, сладковато-гнилостный коктейль формалина, стружки, воска и… нечто глубинное, неистребимое – запах тления, въевшийся в самые камни. Он обволакивал, проникал под кожу, в мозг. Каждый вдох был пыткой, напоминанием о том ящике, о мертвом теле подо мной. Я стоял, прислонившись к холодной, влажной каменной стене у лестницы, стараясь не смотреть вглубь, где маячили эти страшные прямоугольники, чувствуя, как дрожь пробирает меня снова. Сердце колотилось о ребра, как пленник о решетку.

Игнат не спешил. Он скользнул в тень, к одному из стеллажей, не освещенных коптилкой. Его высокая, худая фигура в безупречном костюме казалась здесь призраком, хозяином этого царства. Он что-то шелестел там, в темноте. Я слышал скрип дерева, мягкий шуршащий звук – будто бумагу достают из-под покойника.

– Вот, – его бархатный, холодный голос раздался неожиданно близко. Он возник из тьмы, держа в длинных, бледных пальцах несколько книг. Небрежно бросил их на крышку ближайшего простого соснового гроба. Пыль взметнулась столбом в тусклом свете. – Свеженькие. С пылу, с жару типографского. «Обострения», как ваш покровитель любит. – Черные глаза-бусинки скользнули по моему лицу, ловя отражение ужаса и отвращения. Удовольствие? Или просто профессиональный интерес к реакции клиента? – Список ваш?

Я кивнул, не в силах вымолвить слово. Горло было сжато. Достал из кармана скомканную бумажку, протянул дрожащей рукой. Игнат взял ее безупречными ногтями, развернул, бегло пробежал глазами. Без интереса. Как бухгалтер сверяет накладную.

– Гм, – промычал он. – Пункты… один, три, пять… семь… Девять и десять – нету. Раскупили. Остальное… – Он посмотрел на книги на крышке гроба. – Вот это – пункт первый. Это – третий. А вот это… – Он ткнул пальцем в самую потрепанную, в обложке из грубой серой бумаги. – Пятый. Остальное… не водится. Спрос превышает предложение. Риски, понимаете ли, растут. – Он улыбнулся своей ледяной улыбкой. – Цена, соответственно, тоже.

Он назвал сумму. Цифра ударила по сознанию, как обухом. Я машинально полез в карман, вытащил жалкую пачку мятых ассигнаций и горсть медяков, собранных с Оли, Николая, Чижова, новичков. Их последние гроши. Их кровь и вера. Я пересчитал дрожащими пальцами. Не хватало. Значительно не хватало даже за эти три книги.

– Это… это все, – прохрипел я. – Можно… часть? Остальное позже? Партия большая, нам очень нужно…

Игнат медленно покачал головой. Его бледное лицо в полумраке было непроницаемо, как маска.

– Молодой человек, – произнес он мягко, но с железной интонацией. – Вы в каком бизнесе? Похоронном? Или в моем? – Он провел длинным пальцем по крышке гроба, на котором лежали книги. Пыль осталась на безупречном ногте. Он стряхнул ее с брезгливой гримасой. – Товар специфический. Риски высоки. Жизнь… – он кивнул куда-то вглубь подвала, к гробам, – …в нашем общем деле, как и в моем, коротка и непредсказуема. Сегодня ты здесь, завтра – там. – Он указал пальцем вниз, под пол. – Рассрочек не даю. Скидок – тем более. Платите за то, что можете унести сейчас. Или… – Он развел руками, изящный жест, полный окончательности. – Ищите другого поставщика вечных истин. Их, правда, все меньше. Вечность нынче в дефиците.

Вор! Грабитель! – ярость клокотала внутри, смешанная с бессилием и стыдом. Этот торгаш смертью наживался на их отчаянии! Кабы я тогда, в прошлый раз… Мысль пронзила мозг, острая и горькая. Тогда, прячась в этом проклятом гробу, я видел стопки таких же серых, пахнущих свежей краской книг. Стоило протянуть руку… схватить не одну, которую потом отдал Седову как образец, а две, три… прижать к себе под мертвецом… Они бы не пропали. Не пришлось бы сейчас унижаться перед этим живым трупом, отдавая последнее за жалкие крохи «правды». Глупость. Трусость. Недальновидность. Теперь я платил вдвойне.

Я пересчитал деньги еще раз. Тщетно. Цифры не менялись. Жалкая кучка монет и бумажек против холодного цинизма Игната. Я сглотнул ком унижения и бессильной злости.

– Давайте… вот эти две, – я ткнул пальцем в две книги, которые выглядели потолще. Отказ от самой потрепанной, серой, был как отказ от куска хлеба умирающему. Но денег хватало только на это. – За эти.

Игнат кивнул, не выражая ни радости, ни разочарования. Профессионал. Он взял деньги моими дрожащими пальцами, пересчитал их с невероятной быстротой и ловкостью, будто фокусник, и швырнул в ящик, стоявший под стеллажом. Звякнуло тускло.

– Ваш товар, – он слегка подтолкнул две книги ко мне по крышке гроба. Они лежали там, на пыльном дереве, предназначенном для мертвеца. Шершавая бумага обложек, кривые, дрожащие буквы названий, отпечатанные на подпольном станке где-то в подвале, не менее мрачном, чем этот. «Правда». Купленная у торгаша в гробу. За гроши. За последние гроши друзей.

Я схватил книги. Они были неожиданно тяжелыми. Как свинцовые плиты. Шершавая бумага царапала пальцы. Я сунул их под мышку, под сюртук, стараясь скрыть. Запах типографской краски, едкий и резкий, на миг перебил сладковатую вонь подвала, но не мог заглушить гнетущее чувство сделки с дьяволом. Игнат смотрел на меня своими черными, бездонными глазами. Казалось, он видел насквозь. Видел мой стыд, мою ярость, мою нищету духа. Видел предательство, которое несет эта купленная «правда».

– Надеюсь, товар принесет вам… удовлетворение, – произнес он своим бархатным голосом. В нем звучала ледяная насмешка. – И долгой жизни. Чтобы прочесть. До конца.

Он повернулся и бесшумно скользнул вглубь подвала, растворившись в тени стеллажей с гробами. Его присутствие исчезло, но давление этого места, этого воздуха, этого запаха не ослабло. Я стоял, прижимая к себе две жалкие книги, как вор, пойманный с поличным. Гробы вокруг казались немыми свидетелями этой жалкой сделки. Мерзость и пустота заполняли все внутри. Я повернулся и почти побежал к лестнице, к тому узкому лучу тусклого света сверху, что означал выход. Каменные ступени были скользкими от сырости. Я карабкался наверх, спотыкаясь, задыхаясь, давясь мертвым воздухом подвала, чувствуя, как книги жгут бок сквозь ткань сюртука. Дверь в залу ожидания была приоткрыта. Я вывалился туда, как утопающий на берег, жадно глотая менее отравленный, но все равно мерзкий воздух конторы.