– А что другая героиня? – переспросил Данилов. – Мария? И главный герой ее романа, Михаил?

– Они поженились в тридцатом году. Потом, в тридцать третьем, Михаила Земскова взяли по так называемому делу славистов – однако приговорили лишь к ссылке на три года. Он отбывал ее в Кирове, Мария приехала к нему. Затем оба вернулись в Ленинград, и НКВД больше не стал к ним докапываться. Он был невоеннообязанный по зрению, и они с супругой все военное время в Свердловске работали с коллекцией эвакуированного Эрмитажа. В сорок пятом он защитил докторскую диссертацию о Казарлыцком кургане. Потом последовали большая научная карьера, признание коллег и учеников. Государственная премия СССР, ордена и медали. И в итоге они в самом буквальном смысле скончались с женой Машей практически в один день: он умер в первые дни восемьдесят пятого, в Ленинграде, а ей стало плохо сразу после его похорон, и она ушла из жизни десятого января.

– А Лариса? Та самая Дороган, к которой Мария так ревновала Михаила?

Дарина нахмурилась.

– А вот о ней никто ничего не знает. Буквально никто и ничего. Она не вернулась в Ленинград из той экспедиции. И… И все… Следы ее теряются. Она не оставила в книге истории никакого отпечатка. Где она? Что с ней? Куда делась? Ай донт ноу… Было короткое следствие. Те, кто оставался возле раскопанного кургана, показали, что она пропала наутро в последний день экспедиции… Тела так и не нашли.

– А родственники ее?

– Я чекап сделала. Там история круть, достойная авантюрного романа. О ней в перестройку даже «Огонек» писал, был такой журнал…

– Я знаю, что такое журнал «Огонек».

– Ах да, я и забыла, какой ты олдскульный… Так вот, отец Ларисы, Петр Ефимович Дороган, был депутатом Петросовета. И в тридцать шестом году, когда он почувствовал, что его скоро возьмут, не оставив ни письма, ни записки, попросту исчез. На берегу Невы нашли его картуз и сапоги… Посчитали: несчастный случай или самоубийство. Погоревали, стали жить дальше. Что характерно: никто не получил клеймо «семьи изменника Родины», и квартиру их, довольно роскошную по тем временам, на улице Некрасова, не забрали и не уплотнили… Оставалась жена пропавшего Петра Ефимыча, мать Ларисы, по имени Ксения Илларионовна. Плюс мамаша ее, Калерия Вадимовна, и пятнадцатилетний сын Митя, брат Ларисин. Началась война – эвакуация из Ленинграда еще не шла! – вся семья в августе сорок первого предусмотрительно выехала к родственникам в Ташкент. Митю Дорогана (брата) в сорок четвертом призвали в армию, впоследствии он участвовал в боевых действиях против Японии, был ранен. Тогда же, в сорок четвертом, Ксения Илларионовна и Калерия Вадимовна вернулись после эвакуации в Ленинград, в ту же самую квартиру на Некрасова, которая не пострадала ни от бомбежек, ни от мародеров. А после демобилизации к ним и Митя явился… Затем он поступил в институт, женился. В сорок седьмом у него дочка Евгения Дмитриевна родилась… Бабушка Калерия Вадимовна умерла в пятьдесят четвертом в возрасте восьмидесяти девяти лет… А чуть позже, году в пятьдесят пятом, к ним, вуаля, вдруг явился на квартиру в Ленинград собственной персоной живой и сообразно возрасту здоровый их отец-муж Петр Ефимыч Дороган. Он, как оказалось, двадцать лет назад, в тридцать шестом, предчувствуя арест, повторил трюк, который не удался в те годы начальнику всего украинского НКВД Успенскому. Тот тоже инсценировал самоубийство, записку оставил, картуз и пиджак в Днепре утопил… Однако Успенский на очень высокой должности находился, и его по личному указанию Сталина все чекисты страны разыскивали – а на скромного депутата Петросовета махнули рукой. А Дороган прекрасным образом устроился под чужой фамилией инженером-строителем прямо на самой Колыме – только вольнонаемным. Кто б подумал его там искать, в столице лагерного края! Проработал до войны, ушел добровольцем на фронт. Воевал, сражался доблестно, закончил в Берлине. Куча орденов и медалей, подполковник. Женился в сорок четвертом на военвраче, когда в госпитале после ранения лежал. Потом демобилизовался, уехал на родину жены в Куйбышев. Она ему двоих детей родила. Благополучно вышел на пенсию… И вот в пятьдесят пятом явился, весь седой, с подагрой и диабетом, посмотреть на первую жену да на выросшего сына Митю – а они в той же самой квартире в Ленинграде живут. Ну не чудо ли, а?..

– Да, чудеса случаются, – развел руками Данилов.

– Но ты глянь: все, все члены того Казарлыцкого отряда Алтайской экспедиции, несмотря ни на что, прожили жизнь долгую и, насколько возможно, счастливую. И Михаил Земсков, и жена его Мария. И работники Карл Иваныч, Иван Силыч и Василий Степаныч. И академик Кравченко, который всего на несколько дней на раскопки приехал. И даже, в общем и целом, семья Ларисы Дороган… Кроме разве что самой Ларисы… Впрочем, кто знает, где она и что с ней? Может, в итоге счастливей всех обустроилась – просто мы об этом не знаем!

Данилов вдруг спросил:

– Зачем ты мне все это рассказываешь? – Он тоже, не чинясь, стал называть девушку на «ты».

– Как зачем? – нахмурилась она. – Ты еще не въехал?

– Может, и догадываюсь, но хочу, чтобы ты сама артикулировала.

В этот момент в кофейне погас, а потом зажегся свет – и так три раза. Бариста из-за прилавка прокричала:

– Мы закрываемся! Пожалуйста, допивайте свой кофе!

Данилов глянул на часы: подумать только, без пяти одиннадцать! За рассказом ведьмы незаметно пролетел вечер. Варя ждала его дома и, несомненно, сердилась.

– Да ты понимаешь, – воскликнула Дарина, – что в том Казарлыцком кургане они раскопали волшебное!? Вот почему такое везение. Вот почему ни один из участников раскопок не погиб – хотя времена царили такие себе, прямо скажем, нерадостные. Все, несмотря на войну, блокаду, большой террор, жили долго и счастливо. Да это могло быть только потому, что они все прикоснулись к волшебному!

– Волшебному? К чему конкретно?

Девушка улыбнулась:

– Коли волшебная, значит, наверное, палочка? Кстати, ты знаешь, от чего сама идея о волшебной именно палочке повелась?

– Не думал никогда.

– Да оттого, что в древности у жреца или патриарха всегда имелся посох. Посох или скипетр олицетворял власть и силу. Поэтому в сказках и преданиях он и преобразился в палочку. Но это в западной культуре. А в восточной? У шаманов, насколько я знаю, никаких посохов не было. Были бубны. Были четки. Амулеты.

Кто-то сзади легко тронул Данилова за плечо. Он полуобернулся: толстенькая бариста с некрасивым и милым лицом и кольцом в носу.

– Извините, мы закрываемся, – проговорила она.

Алексей с ведьмой вышли из кафе. Разговор был не закончен, и они остановились друг против друга.

– Что именно среди артефактов, раскопанных в Казарлыке, – продолжила свою мысль девушка, – оказалось волшебное, можно только гадать. Бубен? Седло? Ковер? Попона?

– А где предметы, что они тогда отыскали, находятся сейчас?

– Участники экспедиции были очень советскими людьми, поэтому наверняка ни у кого не поднялась рука похитить что-нибудь из тех древностей. Все они в итоге хранятся в Эрмитаже. Что-то в запасниках. Что-то выставлено.

– Так, может быть, это волшебное находится в одном из залов музея у всех на обозрении?

– Не исключено. Может, сотни или тысячи посетителей ежедневно проходят мимо него и подвергаются его целебному воздействию, но не замечают этого… Правда, Лариса Дороган исчезла. Так, может, это она прибрала к рукам волшебное?

– Скажи, Дарина, а как ты реконструировала прямую речь той самой алтайской принцессы из бронзового века? Телене? И Марии из тысячи девятьсот двадцать девятого года? Это что? Твой домысел?

– Знаешь, Алексей, в мире ничего не исчезает бесследно. Вибрации мысли, или, как их иначе называют, эн-волны, которые издает каждый из нас, попадают в гигантский биосферный океан и там остаются навеки. Все они могут быть впоследствии уловлены. Пусть спустя век или кучу веков. Надо только знать, что искать и где.