Доктрины неудобств оказались еще менее полезными для обеспечения упреждающих мер. Политические доктрины и экологические реалии не совпадали. Джексонианцы рассматривали общество как состоящее из сегментированных интересов. Если владельцы недвижимости в определенном районе хотели улучшить состояние улицы — например, вымостить ее, проложить канализацию или водопровод — и готовы были за это заплатить, город заключал контракт на реализацию проекта и начислял взносы тем налогоплательщикам, которые получали от него выгоду. Следующая улица не получала никаких выгод.[1158]
Еще до Гражданской войны необходимость в насосах, водохранилищах и канализации, обслуживающей весь город, затрудняла сегмент общественных работ. Существовала демократия испражнений. При всех своих преимуществах богатые не могли избежать загрязнения фекалиями бедных. Загрязненная вода и микробы на руках слуг проникали в их жилища. Как и экскременты и моча, ни огонь, ни болезни не соблюдали границ собственности. Системы водоснабжения и канализации должны были охватывать и защищать всех. Города были похожи на корабли: они плыли и тонули как единое целое.
Политики Чикаго столкнулись с ограничениями доктрины неприятных явлений, когда они боролись с загрязнением реки Чикаго. Согласно общему праву, загрязнение считается неприятностью, и местные органы власти могут устранять неприятности, заставляя людей, ответственных за них, прекратить свою деятельность и предоставляя средства защиты. Расходы ложились на виновных, а не на общественность. Но когда влиятельные компании-загрязнители отказались от очистки, Чикаго столкнулся с плутократией загрязнения.[1159]
После Гражданской войны мясопереработка стала крупнейшей отраслью промышленности Чикаго: к 1868 году она производила четверть всей городской продукции. Пять крупных фирм производили половину чикагской свинины, которая тогда была главным продуктом города. Упаковщики сбрасывали кровь, субпродукты и навоз в реку Чикаго, несмотря на постановление, запрещающее им это делать. Они протестовали, что в противном случае это приведет к росту их издержек, поставит их в невыгодное положение по сравнению с конкурентами в других местах и вынудит их покинуть Чикаго.[1160]
Упаковщики сделали реку Чикаго канализацией, но, поскольку скотобойни отказывались платить и угрожали покинуть город, старое решение по общему праву казалось невозможным. Река в районе первоначальных скотобоен была нечистым, вонючим и опасным местом, где жили только самые бедные жители. Было несправедливо и невозможно сделать это проблемой района и установить специальный налог, чтобы заставить жителей, граничащих с рекой, очистить ее.[1161]
Город принял очистку реки как общественную обязанность. Тем самым он создал расширенный «общественный» интерес и использовал его, чтобы бросить вызов сегментированному управлению, но доктрины общественного интереса имели свои слабые стороны. Они превращали экологические проблемы в средство перераспределения богатства в сторону увеличения. Чтобы очистить реку, город брал деньги из карманов всех налогоплательщиков Чикаго, а не только из карманов упаковщиков, которые создали проблему и нажились на этом процессе. Упаковщики приобрели богатство, а большинство других жителей Чикаго его потеряли.[1162]
Сам масштаб крупных скотобоен, позволивший им заставить город взять на себя социальную ответственность за очистку окружающей среды, также давал им преимущества перед более мелкими конкурентами. Прославившись тем, что использовали все части свиньи, кроме носа, крупные упаковочные предприятия Чикаго — «Свифт и компания», «Филип Армор и компания» — могли уступать независимым мясникам в цене на мясо, зарабатывая на том, что для мясников было лишь отходами: шкуры, кости, внутренности, сердца, хвосты, кровь, жир, копыта и ноги. Эти побочные продукты становились обувью, удобрением, ручками для столовых приборов, олеомаргарином, клеем и многим другим. Рефрижераторные вагоны позволили чикагским фирмам поставлять охлажденную говядину по всей стране, проникая на безопасные рынки, которые раньше были у местных мясников. К 1883–84 годам количество охлажденных туш крупного рогатого скота впервые превысило количество живых животных, отправленных со скотных дворов. Побочным продуктом стало уменьшение количества отбросов и отходов, сбрасываемых в реку Чикаго, хотя их совокупность оставалась ошеломляющей.[1163]
Улучшение экологической обстановки и корпоративные преимущества объединились в 1865 году, когда железные дороги и крупные упаковочные компании Чикаго создали «бычий город» площадью 320 акров — Union Stockyards, расположенный за чертой города в Юго-Западной стороне. Разгрузка скота с железной дороги на новых складах избавила от необходимости перемещать крупный рогатый скот и свиней по улицам города, что стало реальным преимуществом для здоровья и безопасности населения. Крупные мясокомбинаты, выступавшие против попыток заставить их взять на себя ответственность за отходы скотобоен, сменили позицию и поддержали ужесточение экологических и санитарных норм в черте Чикаго. Они надеялись, что эти законы вытеснят из бизнеса независимых мясников и заставят других упаковщиков перебраться на постоялые дворы, где они разделят с ними расходы.[1164]
Не в силах устранить загрязнение, Чикаго принял меры по его экспорту. В 1871 году городские власти передали проблемы Чикаго его соседям по штату, перекачав отходы и воду из южного рукава реки Чикаго через канал Иллинойс и Мичиган, вместо того чтобы пустить ее в озеро Мичиган. Проект не увенчался полным успехом. Но когда в конце века Чикаго наконец обратил вспять течение реки Чикаго и построил свой санитарный канал, чтобы отводить отходы в озеро Мичиган, он реализовал свою амбициозную идею, длившуюся десятилетиями.[1165]
Чистая вода, смывающая отходы, была необходима и для предотвращения другого большого бедствия американских городов — пожаров. Огонь как подпитывал промышленный город Позолоченного века, так и представлял собой его самую большую угрозу. В сочетании вода и огонь приводили в действие паровые машины, которые приводили в действие огромные насосы, подававшие воду в город, и насосы, выкачивавшие отходы в канал Иллинойса и Мичигана.
Осенью 1871 года на Среднем Западе начались пожары, масштабы которых поражали воображение. 8 октября пожары в окрестностях Пештиго, штат Висконсин, переросли в ад, который поглотил не только вырубки и пни от срубленных белых сосен, но и леса, фермы и города. До конца пожара погибло до пятнадцатисот человек. Об этом пожаре мало кто помнит, потому что одновременно с ним Великий Чикагский пожар уничтожил большую часть крупнейшего города Среднего Запада.[1166]
Эти пожары связывало нечто большее, чем хронология. Их спровоцировали одинаково сухая погода и сильные ветры, установившиеся в регионе, но помимо этого Чикаго был лесопромышленным центром страны. Лесорубы и рабочие лесопилок превращали деревья в пиломатериалы, а пиломатериалы поступали на большие верфи вдоль реки Чикаго для продажи либо в западных прериях, либо в Чикаго и других городах. Когда Чикаго охватило пламя, некоторые из сгоревших домов, вероятно, были построены из пиломатериалов из окрестностей Пештиго; часть пиломатериалов, сложенных вокруг реки Чикаго, почти наверняка была оттуда.[1167]
Пожар в Чикаго начался в сарае Кэтрин и Патрика О’Лири в юго-западной части Чикаго. Как и Нью-Йорк, Чикаго был очень животным городом, и корова, которая якобы опрокинула фонарь, не была необычным жителем. Огонь перекинулся на бунгало рабочего класса, построенные из дешевых пиломатериалов сосновых лесов Висконсина и Мичигана. Чикаго и другие города были, как отметил историк Стивен Пайн, «дикими землями, где горит топливо… перестроенными по форме».[1168]
