Потом собрались уже все впятером, и подполковник объявил, что завтра предстоит настоящая разведка. К прежнему составу экипажа добавляются Свешников, а также стрелец Онфим Жданов.

– Рябой, – уточнил Дёмин, окинув товарищей тяжёлым, испытующим взглядом. – Смолянин. Он и майор отправятся в крепость под видом странствующих монахов. Онфим каждую тропку там знает. Нужно только показать ему на карте, где расположены посты ляхов, чтобы не налететь ненароком.

Правда, ставя задачу, Дёмин забыл об одном важном факторе – в наших картах Онфим ни бум-бум.

Пришлось распечатать несколько аэроснимков окрестностей Смоленска, в разных масштабах. Как для ребёнка нарисовали в нужных местах фигурки польских солдат, пушечек.

Взяв эти картинки в руки, Онфим начал водить по ним заскорузлым пальцем, бормоча себе под нос.

– Понятно? – спросил Моршкин, с жёстким прищуром посмотрев на Онфима сверху вниз.

Тот закивал.

Проводить пятёрку в опасную дорогу взялся сам «воевода». Приехал под охраной двух молодцев из местных. Заодно будет кому отвести коней пятёрки обратно в Дорогобуж. Не воеводское дело – лошадей в поводу водить.

А чтобы бойцы лишний раз уши не грели, Морошкину пришлось предварительно с ними немного поколдовать. Если что до них и донесётся, решат, что почудилось.

– Андрей, маячок при тебе? – спросил Дёмин.

– Само собой, – похлопал себя по груди уже облачённый в монашескую рясу и скуфью Морошкин.

Маячок выполнен был в виде нательного крестика. Включался либо голосом, сербской фразой «На спас!»[19], либо тройным нажатием на перекрестие.

– Кого оставил за себя? – задал встречный вопрос майор.

– Герасима. Он дело знает, – усмехнулся подполковник.

– Ну-ну, – покачал головой Морошкин.

– Людям надо верить, Андрей, – заметил Дёмин назидательно. – Ладно, с богом.

Павленко, слегка фиглярствуя, согнувшись в полупоклоне, плавно поводя рукой, первым пригласил в машину Онфима.

Как и Морошкин, тот был тоже в монашеском «прикиде». Стоял чуть в сторонке, рядом с лошадьми, не выпуская из рук поводьев коня, на котором сюда приехал, с почтением и опаской поглядывал на сербских бояр-войников и на ту диковинную штуковину, что мордою зарылась в кусты, пятнистой зелёной окраской своей почти сливаясь с ними. Кибитка не кибитка, ладья не ладья… Басурманское, одним словом, что-то. Но раз бояре туда его звали, наверно, можно было не опасаться.

Онфима посадили в кресло во втором ряду, позади Павленко. Так он мог поглядывать на работу водителя – Воднева.

Морошкин и Свешников расположились на задних сиденьях.

Пульт «Кречета» взял к себе на колени историк – он сегодня управлял беспилотником, а майор держал в руках дублирующий планшет с экраном. По нему он мог следить за продвижением «Единорога» по лесу и подавать команды водителю.

Минут через двадцать с беспилотника уже открылся Смоленск: стены и башни крепости, дома, улицы внутри.

– Поляки, похоже, собрались вести обстрел города из пушек… – заметил Свешников.

Воднев плавно вывел «Единорога» на небольшую полянку, по приказу Морошкина остановил машину.

– Всё, отсюда мы с Онфимом идём ножками. Онфим, давай поднимайся, – скомандовал майор.

– Ни пуха, ни пера! – пожелал Свешников.

– К чёрту, к чёрту! – с усмешкой отмахнулся Морошкин. – Ждите моей радиограммы. Когда надо будет врезать по польской артиллерии, скажу.

– Так точно, товарищ майор! – молодцевато оттрубил Павленко.

Морошкин и Жданов, двинувшиеся едва приметной тропой, скоро скрылись за деревьями. Но Свешников продолжал наблюдать за их продвижением с беспилотника.

– Пока идут нормально, – комментировал историк. – Ну что, товарищи офицеры, курим, отдыхаем, по очереди несём дежурство.

В салоне «Единорога» повисла тяжёлая, нехорошая тишина.

Онфим Жданов приходил в себя минут десять. Поначалу просто лежал, уткнувшись рябым лицом во влажную траву, потом зашевелился. В горле жутко пересохло. Он вытащил из-за пазухи небольшую баклажку, но руки тряслись так, что вынуть пробку не смог.

– Бедолага, – вздохнул майор, помогая стрельцу.

Андрей приложил горлышко к губам страдальца. Тот сделал глоток, закашлялся, с трудом удерживая в себе содержимое. Встал на колени и покрутил головой.

Морошкин с сочувствием смотрел на проводника. Ещё бы! Даже ему, человеку двадцать первого века, испробовавшему на себе все виды транспорта (ну, кроме реактивного истребителя да космического корабля), было не по себе после путешествия на «Единороге», а уж стрельцу, для которого даже лошадиный галоп был пределом скорости, и говорить нечего.

– Чтобы я ещё раз сел на эту чёртову телегу!.. – сказал Онфим и замысловато выматерился.

– Очухался? – поинтересовался майор.

Не дожидаясь ответа, помог стрельцу встать. Разлёживаться времени нет, травм и ранений у мужика тоже не наблюдается, а окончательно прийти в себя можно и на ходу.

От деревни Киселёво (от неё остались только название да несколько обгоревших срубов), куда «десантировались» Морошкин со Ждановым, до Смоленска всего ничего – шесть вёрст. На час неспешного шага. Но это по дороге, не прячась. А если учесть, что впереди стоят поляки, идти придётся дольше.

По всем прикидкам выходило, что придётся потратить примерно один день. Так и порешили.

Проводник повёл «серба» не по дороге, а рядом, скрываясь в зарослях.

Так и шли, прячась за мелким кустарником, бурно проросшим на пашнях за последние годы.

Морошкин шагал, поминая незлым тихим словом тех, кто придумал идти в монашеском облачении. Полы рясы постоянно цеплялись за кусты и корни, скуфья сползала на лоб. К тому же в рясе было ужас как жарко! Ведро пота вытечет, пока доберёшься до цели.

Поначалу стрелец запинался, постанывал, но постепенно его шаг становился твёрже, а речь – связнее.

– Нам, боярин, лишь бы Рачевки дойти. Там моего шурина дом. Он тож из стрельцов, бывший, правда, палец на правой руке повредил, ни стрелять не может, ни бердыш держать. Но он все ходы-выходы знает. Если с кем в Смоленск идти, так тока с ним. Мы с ним в прежние времена городские бани держали.

– Ты ж говорил, что в стрельцах служил? – удивился Морошкин.

Жданов поначалу замедлил шаг, удивляясь странному вопросу, потом до него дошло, что серб может и не знать очевидных для русского человека вещей.

– Так ведь у нас как, – принялся объяснять Онфим. – По очереди в караульную службу ходим, а на войну – тут уж как придётся. А за службу нам в год по восемь рублёв плотят, а коли в походах, так ещё и хлебные деньги дают. Но на восемь-то рублёв ещё надо свою одёжу справить, да оружие. Ежели, скажем, пищаль сломалась, самому придётся за ремонт платить аль новую покупать. Знаешь, сколько пищаль-то стоит?

Понятное дело, что таких тонкостей Морошкин не знал.

– Мушкет немецкий али французский – дорогушшые, собаки такие, по три-четыре ефимка. Это, почитай, два рубля долой. Нашенский, если с Устюжны – пятьдесят копеек, но его только дурак берёт. Железо худое, разорвёт после пятого выстрела. Ну, после десятого. Тульские получше, так это рупь. А порох со свинцом? Тут, почитай, не служба, а разорение сплошное. Вот у нас и принято, ежели ты не на войне, не в карауле, то можно своими делами заняться. У нас так: кто мастерит чего, кто торговлю мелкую держит. Ну, а мы с шурином бани держали.

Про публичные бани на Руси майор тоже когда-то что-то слышал. А, вспомнил откуда! Из «Капитанской дочки»! Там говорилось, что некий капрал подрался с бабой из-за шайки горячей воды.

Помнится, в классе долго ржали, а учительница литературы объяснила, что раньше бани были общими для мужчин и женщин.

– Подожди-ка, боярин! – поднял руку стрелец. – Вон ляшский разъезд.

От греха подальше присели, провожая взглядом пятерых всадников. Если смотреть со стороны, так и не скажешь, что ляхи. Ни крыльев за спиной, ни жёлтых кунтушей. Встреть таких в городе – самые обычные русские мужики.