Поманил товарища к экрану, подключённому к камере беспилотника, парившего над польским лагерем.

Денис наклонился ближе к пульту управления «Кречетом», и тут ухмылка сошла с его лица. Теперь и он увидал, что вокруг артиллерийской позиции поляки выставили оцепление. Не из жолнежей с пищалями, а из русских крестьян, скованных кандалами.

– Сволочи! – прошипел Павленко. – Что делать будем? Может, ударим по каждой пушчонке навесным, как по тому шатру? Подумаешь, шесть зарядов потратим, жалко что ли! – он с надеждой посмотрел на друга.

– Нет, не выйдет, – снова потряс головой Игорь. – Заложников осколками от пушчонок посечёт. Кто-то умный подсказал ляхам эту идею.

Доложили Морошкину. Тот рассуждал недолго.

– Ну значит, придётся опять ночную побудку ляхам устроить! – сердито буркнул его как бы «игрушечный» голос в динамике рации. – Но только подъезжать надо по-тихому! И людей у Шеина взять. Пластунов!

Но том и порешили.

А ночью, под покровом темноты, «Единорогъ», хамелеонясь под окружающий ландшафт, бесшумно приблизился к новой польской артпозиции. За бесколёсником так же тихо, без единого звука следовали тридцать шеинских пластунов.

По команде старшего они внезапно атаковали ближайший вражеский пост – двух караульных – и навсегда утихомирили их ножами. Пленные, прикованные к столбикам, расставленным по периметру позиции, были слишком измучены полусуточным стоянием под открытым небом, без воды и пищи, чтобы кричать даже от радости при виде такой неожиданной оказии.

Кандалы от столбиков отрывали короткими ломиками, каковые имелись у каждого пластуна. Освобождённым пленным молча указывали путь к стенам Смоленска. И самим велели молчать, прижимая палец к губам. Когда последний заложник поковылял прочь от места своего узилища, не менее страшного и унизительного от того, что оно было без стен и потолка, Воднев направил бесколёсник на ближайшую пушку.

Машина не могла тягаться массой даже с бронетранспортёром. Однако и этого веса хватало, чтобы раздавить орудие. Как когда-то под руководством Морошкина «Единорогъ» ломал лес, оставляя позади месиво исковерканной древесины, пеньки да ветки, так и сейчас он наползал на очередную пушку, «топтался» на ней, плющил ствол, разваливал лафет. И двигался дальше, к другому орудию.

Скрежет в результате поднялся нехилый. Ляхи услышали его даже сквозь сон.

Полуодетое воинство с криками кинулось к разрушаемой таким невоенным способом артиллерии – последней надёже ляхов. Но было поздно. Раздербанив последнюю пушку, Игорь повернул машину правым бортом к орущей и машущей руками, пищалями, саблями толпе. Под прикрытием защитного поля Денис дал очередь по ней из автомата через открытую дверцу, скосив сразу с десяток врагов. После этого Воднев медленно тронул машину в сторону Смоленска, чтобы прикрыть отходящих туда освобождённых заложников. На тот случай, если они ещё не успели укрыться за городской стеной.

Тем временем Денис докладывал Морошкину по рации:

– Товарищ майор, польской артиллерии больше нет!

– Хорошая новость! – ответил майор. – Так держать!

Морошкин, успокоившись насчёт раненого Свешникова, вместе с Водневым отбыл в Смоленск, завершать партизанские операции.

Смоленск, хотя ещё и не носил гордого звания «Город-герой», но по сути и по отношению к нему всей России уже был именно таким.

Поначалу Дёмин хотел оставить вместо себя майора, но, подумав, решил, что разумнее операции завершать тому, кто их начал.

Вот как только Алексей Михайлович окончательно встанет на ноги, они сразу же присоединятся к остальной команде.

Всё-таки, хотя они и проредили поголовье предателей, но родичей у тех ещё оставалось много, и лишний раз попадаться на глаза людям, способным сделать пакость, не хотелось.

С утра на подворье Шеина прибыл царский гонец. Дёмин опасался, что сейчас надёжа-государь опять прикажет явиться пред его светлые очи, – ан нет.

Гонец на сей раз оказался не один из «безликих», а тот самый Пётр, который «лоббировал» в Кремле интересы Шеина и, наоборот, передавал царскую волю на шеинское подворье в Москве. Короче, «депутат» от Смоленска в столице.

Наряженный в ярко-синий кафтан с золотой вышивкой и высокую шапку с красным верхом, он церемонно передал Дёмину две деревянные шкатулочки, присовокупив:

– Жалует государь наш Василий Иванович верных холопов своих, бояр сербских, вотчинами!

Дёмина изрядно покоробило слово «холоп» (так и не привык за два месяца пребывания здесь, что по отношению к царю все жители Московского царства считались холопами), но он сдержался и, вместо того, чтобы дать гонцу по шее (а рука зудела!), отвесил тому поясной поклон. В данном случае гонец представлял собой особу государя!

– Бояре сербские благодарят его царское величество за щедрый подарок и остаются его верными слугами! От имени и по поручению своих боевых товарищей даю государю торжественное обещание блюсти его интересы до последней капли крови!

После столь изысканных фраз подполковник ещё и дотронулся губами до обеих шкатулок, наказав себе, что обязательно прополощет рот чем-нибудь спиртосодержащим. Кто знает, насколько чистыми были руки у гонца, да и у самого царя-батюшки?

Когда слегка обалдевший гонец уехал, Дёмин мысленно прикинул вес шкатулок и усмехнулся. Читать тексты жалованных грамот он даже и не пытался. Наверняка написаны уставом (или полууставом?), с витиеватостью, столь любимой тутошними писцами.

Пущай профессиональный историк разбирает почерк приказных, благо, тот уже был в полном сознании и рвался вскочить с постели.

Морошкин сказал, что Михалычу вставать уже можно, но осторожно. Мол, хотя современная медицина практикует физические нагрузки едва ли не сразу после операции, но денька два лучше отлежаться.

– Нас с тобой государь вотчинами пожаловал, – сказал Дёмин, вытаскивая из-за пазухи обе шкатулки. – Вон как!

– Вотчинами? – заинтересовался Свешников, забирая шкатулки себе. Открыв первую, принялся читать: – «Мы, Василий Иоаннович, Божьей милостью великий князь Владимирский, Московский, Новгородский, Тверской, Псковский, Вятский, Югорский, Пермский, Булгарский и других земель, и государь всей России, жалуем сербскому войнику, боярину Олексию Дундичеву, сыну Дундича, в Вологодском уезде в вотчину, сельце Покровское с крестьянами, да деревню Погорелка, да Избище тож, да земли, что вокруг, двести четей, из них пашни паханые, худые, сто четей, да сто четей лес да пастбища».

– Ну ни хрена себе! – выдохнул Дёмин. – Я теперь, стало быть, землевладелец!

– Не просто землевладелец, а крепостник. Феодал то есть, – хохотнул Свешников.

– Слушай, а четь – это сколько? – заинтересовался Дёмин.

– Четь? – призадумался Свешников. – Сколько помню, в разное время она разная была. Вроде, в первой половине семнадцатого столетия составляла половину десятины.

– Объяснил, спасибо, – фыркнул Дёмин. – А в десятеричном исчислении?

– Ну, был бы с собой калькулятор, подсчитал бы. А так… давай прикинем. Значит, десятина равняется одной целой, одной десятой гектара. Ладно, берём гектар для ровного счёта. Стало быть, сто четей – это пятьдесят гектаров.

– Подожди-ка, так ведь пятьдесят гектаров… Хм… У моих знакомых дача есть – шесть соток. А сотка – это сотая часть гектара. Значит, пятьдесят гектаров… Это ж до фига получается!

– Да как сказать, – охладил пыл новоявленного «феодала» историк. – Не забывай, что тебе землю дали в Вологодском уезде. А земли там, насколько помню, не шибко урожайные. Нечерноземье, как-никак. Вот если бы пятьдесят гектаров где-нибудь в Орловском уезде, или в Рязанском хотя бы…

– А где теперь, интересно, это самое «сельце Покровское»? Не помнишь?

Свешников пожал плечами.

– Ну, сёл с таким названием на Руси – пруд пруди. Если стоял храм во имя Покрова Пресвятой Богородицы, то село Покровским называли. Хотя… – вдруг спохватился историк. – Есть у меня смутное подозрение, что тебе отписали то самое Покровское, где преподобный Игнатий родился. Хм, а ведь всё сходится… Предок Игнатия Брянчанинова в семнадцатом веке усадьбу в тех краях получил. Теперь-то это Грязовецкий район, но Грязовец только после административной реформы Екатерины появился, а тогда Покровское в Вологодском уезде числилось. Брянчаниновы, они под потомков боярина Бренка косили, который на Куликовом поле вместо Дмитрия Донского погиб – ну, тот боярин, что доспехи великого князя надел и под главное знамя встал. Но многие считают, что Брянчаниновы либо из казаков вышли, что Михаилу Романову помогли на престол сесть, либо были из испомещенных дворян. Как раз из тех, кто поместий лишился под Смоленском, когда город к Речи Посполитой отошёл. Им тогда государственные земли в Белозерском и Вологодском уездах давали. Кто там у нас был? Кажется, были Лесковы, Межаковы, Гальские…