– Никогда не был. Меня учил языку один мореход. Наверно, он там жил.

– Ага, ага! – наперебой ахали Дюбрэй и Райфилд.

Тут Свешников удивил всех, в том числе и Дёмина. Он схватил Дюбрэя за локти, почти как поверженный дебошир – ещё минуту назад подполковника, только за обе руки сразу – и в бешеном темпе залопотал что-то по-итальянски!

Какая-то тень в первую секунду скользнула по лицу Дюбрэя, и Дёмин радостно подумал: «А, попался, голубчик!» – но в следующий миг был изумлён ещё сильнее.

Дюбрэй залопотал по-итальянски раза в два резвее, чем Свешников. Более того! Дёмин вдруг вспомнил Гаврюху, хваставшегося тем, что может отличить один говор от другого, хотя сам в языке и ни бум-бум. Вот и он не мог сказать по-итальянски и «бон джорно»[45], но сейчас понял, что акцент у Дюбрэя чище… Во всяком случае, речь Свешникова сильно отдавала русским звучанием.

Так они трещали, как два заправских макаронника, наверно, минут пять. А потом, аж отдуваясь от запарки, перешли всё же на английский.

– Я так хотел бы побывать у вас на острове! – пел Свешников.

– А что же вам мешает? – искренне недоумевал Дюбрэй.

– О, дела, дела! – жаловался «лейтенант». – Мы хотим наладить торговлю с Англией. И, может, посетить старую добрую страну! А это очень далеко от Средиземноморья…

Дюбрэй согласно тряс головой.

– И потом, эти московиты! – совсем уж заныл историк (подполковник нахмурился при этих словах). – Они мастера всё запутывать! Все их порядки – это сплошная «уловка двадцать два»!

А Дюбрэй в ответ ещё сильнее тряс головой.

– Да, они такие… – бормотал он сочувственно. – Виртуозы крючкотворства…

Разговор шёл в таком ключе, наверно, ещё полчаса. Свешников даже устал. Дюбрэй устал поддакивать. Дёмин устал слушать.

А потом оказалось, что воспитаннику мальтийских рыцарей срочно надо покинуть ассамблею. Но он выразил надежду, что они – он и два славных серба – скоро увидятся вновь.

После его ухода не стали засиживаться и «сербы».

– И что ты думаешь? – допытывался на обратном пути Дёмин. – Не удалось подловить паршивца?

– Очень даже удалось! – довольно ухмыльнулся Свешников. – Он такой же мальтиец, как мы с тобой сербы!

– Как?! – сдвинул брови Дёмин.

– Он проглотил наживку даже не поперхнувшись! – хихикнул Свешников. – «Уловка двадцать два»[46]! Это же мем – но для американца двадцатого или двадцать первого века! Ну, вроде нашего «осетрина второй свежести»!.. Из нынешних никто эту фразу знать не должен. Только такие вот «мальтийцы»!

– Думаешь, наш «Бонд» ничего не заподозрил? – спросил Дёмин.

– Не знаю, не знаю, – покачал головой Свешников. – Что-то он сразу засобирался по делам…

– И что он может предпринять? – продолжал рассуждать вслух Дёмин. – Хотя… в общем понятно. А что мы должны предпринять? Да и это в общем понятно… Стало быть, главное сейчас – не вялить уши и рот не разевать. Удар может прийти с любой стороны.

В своих предположениях Дёмин был близок к истине как никогда.

Шандарахнуло так, что заскрипели все брёвна, застучали половицы, а с крыши полетела плохо прилаженная дранка. Верно, если бы в окнах были стёкла, то их уже выбило бы. Но, к счастью, такой роскоши в тереме Шеина не водилось. Случись такое в двадцатом или двадцать первом столетии, было бы понятно, что где-то рядышком разорвалась граната.

– Что за хрень? – выкрикнул Свешников, еще не до конца проснувшийся, но уже вскочивший на ноги.

Впрочем, Алексей Михайлович был не кабинетным учёным, а полевым, потому, уже натягивая штаны, сообразил:

– Командир, а по нам, похоже, из пушки саданули!

Дёмин, уже успевший собраться, хмыкнул:

– Нет, не пушка. От пушки вибрация меньше. Скорее всего, мину к воротам приладили.

Свешников имел лишь смутные представления, что за мина такая, которую можно приладить к воротам, – но расспрашивать не стал. Всё потом, а пока рассуждать некогда. Историк умудрился собраться едва ли не за тридцать секунд, и оба «серба», прихватив оружие, выскочили из горницы.

Ну что за сволочь кругом?! Только-только на Москве обустроились, обжились, к царю на аудиенцию сходили, на покойников полюбовались, так опять двадцать пять… И неймётся же кому-то!

Внутри терема холопы и дворня боярина Шеина уже вооружались, разбирая бердыши и сабли. К спецназовцам кинулся управляющий подворья – бородач Тимофей.

– Подворье атакуют, – деловито доложил управляющий. – Ворота уже высадили, во дворе конные.

Историк и подполковник только переглянулись.

Однако! Подворье атакуют по всем правилам воинского искусства – выломали ворота, а внутрь запустили кавалерию! Классика! Стало быть, во двор пока лучше не соваться.

– Сколько нападающих? – спросил Дёмин, а Тимофей коротко и чётко, по-уставному, ответил:

– Верховых не меньше дюжины, с ними пешие – человек десять. Но эти пока за воротами торчат, ждут. Попытались сторожа убить, но тот шум поднял. Я до вас побежал, а они тем временем ворота высадили.

– Молодец, Тимофей! – похвалил подполковник управляющего.

Повернувшись к историку, приказал:

– Михалыч, бери Филимона, дуйте на крышу. – Потом поправился: – На чердак, я хотел сказать.

– Гранатомёт брать? – деловито поинтересовался историк.

– Не стоит, – махнул рукой командир. – Тебе лишняя тяжесть, да и шум создавать ни к чему.

Лестница, ведущая на чердак, была уже известна «сербам». Ещё в первый же день и историк, и подполковник внимательно осмотрели усадьбу, выявляя возможные точки обороны и пути отхода. А как без этого?

Крыша как место для стрельбы была бы предпочтительнее. И повыше, и обзор лучше. А ещё – крыша, в отличие от чердака, была не захламлена.

Чердак же, как и положено, был завален нужным и ненужным барахлом – корзинами, свёрнутыми сетями, мешками, какими-то клетками.

Найти в кромешной тьме путь к двум окнам, расположенным в противоположных местах, – задача нелёгкая.

Но беда в том, что в человека, сидящего на крыше, гораздо проще попасть. Так что приходится выбирать. Свешников и Филимон изрядно наматерились (историк потише, охотник погромче), пока сумели разобраться и проложить себе путь.

Свешников пожалел, что они с Дёминым заранее не озаботились расчисткой путей подхода, а он сам не взял фонаря. Между тем, внизу уже раздалось несколько одиночных выстрелов из «калашникова» и крики раненых. Не иначе, атакующие пытались ворваться в терем, но наткнулись на Дёмина.

Свешников, разобравшись-таки в хламе, протиснулся к одному из окон и без малейших колебаний треснул кулаком по тонкой коже, заменявшей стекло. Однако поверхность кожи только дрогнула, загудела, словно от удара по барабану, а кулак отскочил.

– Однако! – хмыкнул историк, не ожидавший такой крепости.

А ведь мог бы. Кожа – штука прочная.

Вытащив нож, он пару раз рубанул по поверхности, разрезая её на куски. Сразу же стало гораздо светлее.

– Боярин, так можно же было окошко открыть! Вона, туточки даже ручка есть с запором, – укоризненно проговорил Филимон, наблюдавший за действиями старшего по команде.

Но Свешников не слушал хозяйственного мужика, а осматривал двор.

Ворота были не просто выломаны, а выбиты вместе с косяками (или как там называются два бревна, к которым крепятся створки? Воротные столбы?). Кроме того, была напрочь вынесена целая секция самой ограды. Историку вспомнилось, что при строительстве крепостей обязательно делается зазор между воротами и стеной, чтобы их не выбили вместе. Но столичная усадьба – это вам не крепость, даже не острог в порубежной черте. Кто же мог знать, что на подворье нападут не тати, а воины?

– Не надо было им шуметь, дуракам, – хохотнул Филимон, глядевший через плечо Свешникова. – Им бы, высеркам коровьим, с задов пройти, сторожа бы прям в сторожке уделать, он бы и вякнуть не успел, а терем со всех сторон соломой с дровами обложить да поджечь. Вот тут-то бы они нас и взяли, как курей. А могли бы ещё и двери брёвнами подпереть – тогда бы и брать не пришлось, сами бы ко Господу отошли, вместе с дымом.