У правой стены зала, примерно напротив середины стола, возвышался музыкальный инструмент, похожий на пианино. Табурет перед ним пока пустовал.

И ещё подальше, позади стола, едва различалась в полумраке стойка, которую так и хотелось назвать «барной». Да она таковой и была.

Хозяин заведения Сэм Питси появился, однако, не издалека. Он поджидал гостей у самого входа в паб и внезапно выскочил откуда-то сбоку. Быстро шаркая подошвами башмаков по земляному, посыпанному опилками полу, он подлетел к «сербам», оскалив в приветственной улыбке не очень ровные и не совсем белые зубы. Это был бритый краснолицый мужчина лет пятидесяти, а может, и шестидесяти.

Дёмин и Свешников назвали себя. Питси то ли обрадовался, то ли удивился, услыхав рокочущий говор Дёмина, но никак его не прокомментировал, а просто провёл гостей к столу и усадил по левую сторону – не совсем в голове стола, но всё же скорее ближе к ней.

На других скамейках по обе стороны стола уже сидело несколько гостей. Дёмин довольно усмехнулся. Можно было теперь разглядывать не только обстановку, но и всех вновь прибывающих участников ассамблеи.

Народ на празднество собрался, кстати, пунктуальный – подходили дружно, группами по пять-семь человек, рассаживались, куда указывал им кабатчик.

Дюбрэй, как и ожидал почему-то Дёмин, выбрал для прихода золотую середину. Не прибежал на гулянье в числе самых нетерпеливых, но и не оказался среди припозднившихся.

За прошедшие дни «сербы» узнали о нём довольно много. Где живёт, в каком доме (людишки Филимона срисовали все ходы-выходы, все подступы к его особняку). Собрали сведения о том, в котором часу он выезжал из дому и в какое время возвращался. Проследили маршруты нескольких его поездок. Составили подробный портрет «странного». И даже заполучили фотоснимок – правда, плохонький, прескверной разборчивости. Потому как конфидент держал аппарат в руках второй раз в жизни и мастерством не блеснул. Но и это было что-то.

Благодаря фотографии «сербы» сразу узнали Дюбрэя, как только он приблизился к столу. При появлении его, кстати, сразу стихли разговоры среди присутствующих, послышалось какое-то шушуканье, а затем – приветственные возгласы.

Все поворачивали головы к Дюбрэю и радостно скалились. А он – высокий, подтянутый мужчина в тёмном камзоле и таких же, в тон, панталонах, – кивал в ответ, сдержанно улыбаясь.

Всё же удалось разглядеть, даже в здешней темноте, что зубы у него белые и ровные, а живот, в отличие от прочих собравшихся за столом, ничуть не выпирает.

Дёмин одобрительно хмыкнул, скользнув взглядом по этой атлетической фигуре. Здесь явно не обошлось без тренажёрного зала и, вполне вероятно, «курса» на дорогой «фарме».

Не дожидаясь указания хозяина, Дюбрэй уселся на среднюю скамейку, на стороне, противоположной той, где сидели «сербы».

Пирушка началась с тоста за здоровье царя и короля. Загремели смыкаемые друг с другом тяжёлые чарки с хлебным вином, которого так вожделел давеча Гаврюха.

«Сербы» пили местный вискарь, не опасаясь захмелеть, потому что заранее наглотались специальных антиалкогольных таблеток.

К слову сказать, с десяток разных других антидотов имелись у них в пеналах за пазухой – на всякий случай.

После второго или третьего тоста не кто иной, как Бен Райфилд, самолично представил «наших сербских друзей» честному собранию.

Дёмин и Свешников поднялись из-за стола и провозгласили здравицу в честь Английской слободы и старой доброй Англии. Слова эти потонули в радостном гуле. Публике речь понравилась.

Гуляние сразу приняло неформальный оборот. Кто-то уже подскочил к «пианино» («Клавикорды», – пояснил Свешников Дёмину) и принялся бренчать по клавишам, мяукая бодрый мотивчик, а с десяток московских англичан пустились под эту музыку в пляс, подняв тучу опилок и пыли с земляного пола.

Дёмин аккуратно, стараясь не привлечь к себе внимания, поглядывал на Дюбрэя. Тот пил вместе со всеми, но оставался спокойным. Меланхолично улыбался, бросая какие-то малозначительные фразы двум ближайшим соседям. Лишь щёки у него слегка порозовели.

«Не исключено, что тоже таблеток наглотался, – подумал Дёмин. – Как бы с ним заговорить? Не спрашивать же, бывал ли он на Таити. И не подбежать с криком: “Эй, товарищ шпион!”».

После третьего или четвёртого танца Свешников неожиданно выскочил из-за стола. Подкатился к пианисту, шепнул ему что-то на ухо и занял его место за инструментом.

Дёмин смотрел на товарища в изумлении. А в следующую секунду ему захотелось показать историку кулак. Но только как – при таком стечении народу?!

Худшие опасения подтвердились. Алексей начал наигрывать вступление к «Отелю “Калифорния”»[42]!

Сейчас запоёт, вдруг с ужасом осознал подполковник.

Спасительная мысль пришла ему в самую последнюю секунду.

Ещё резвее, чем историк, он сиганул из-за стола, в мгновение ока оказался рядом с клавикордами и, вытянувшись во весь рост, может быть, немного не в такт дурным голосом заорал:

– Летний вечер тёплый самый был у нас с тобой…

Как известно, группа Стаса Намина фактически слямзила инструментальный зачин для этой песенки у американцев.

Дёмин не раз слушал её в детстве, на родительском проигрывателе виниловых пластинок. И запомнил. А сейчас пригодилось.

Публика зашлась аплодисментами. А Дёмин украдкой всё же показал кулак аккомпаниатору.

– Онкор, онкор[43]! – ревела ассамблея.

Алексей заиграл «Куплеты Бена»[44]. Дёмину пришлось имитировать бас Михаила Рыбы, который по глубине не уступал басу Пола Робсона.

Дёмин обратил внимание, что Лео Дюбрэй посматривает на «артистов» с лёгкой снисходительной усмешкой.

После «Лучшего города Земли», который наш дуэт опять урезал на бис, подполковник решил, что Бог любит троицу, и не только сам начал усиленно раскланиваться на три стороны, но и пианиста сорвал за плечо с табуретки и принялся синхронно с собственными поклонами нагибать его.

«Как же нам к тебе подобраться?» – подумал Дёмин про Дюбрэя, делая шаг прочь, к столу.

И тут на помощь пришёл случай.

Публика хлебала хлебное вино изрядно, не закусывая не только особыми таблетками, но – кое-кто во всяком случае – вообще не закусывая. На некоторых уже было противно смотреть. Нажрались!

И вот один такой откуда ни возьмись подскочил к Дёмину, схватил того за рукав и, дыша сивухой в лицо, принялся орать, как он ненавидит Порту и всех, кто там живёт, даже и под ярмом.

– Рабы, всё равно вы прирождённые рабы! – верещал дебошир.

И даже освободиться от него оказалось непросто. Вцепился как клещ.

Брезгливо глядя на него, Дёмин только дёргал рукой и не знал, что делать дальше. Дать в морду? Но как это отразится на перспективах дружбы между народами?

Многие англичане и в самом деле посматривали на происходящее с интересом и даже, как показалось подполковнику, с одобрением. И среди них – Дюбрэй. Он явно оживился, меланхолия слетела с него.

«И ты туда же, гад! – вскипел про себя Дёмин. – Нравится, когда русских унижают!».

Но тут «странный» вдруг поднялся со скамьи, как-то очень легко перемахнул через неё и, сразу оказавшись рядом с дебоширом, вырубил его хуком справа. Тот прилёг на утоптанный пол – будто решил соснуть часок-другой. А толпа, ещё секунду назад со злорадством наблюдавшая за беспомощностью сербского капитана, в один голос рявкнула «Браво!».

Как из-под земли – или как чёрт из табакерки – рядом объявился Бен Райфилд и принялся знакомить Дёмина и Дюбрэя.

Свёл вместе их руки; они, как заводные, ими трясли, улыбались друг другу и обменивались радостными междометьями.

– Тем более, что вы, похоже, земляки! – счастливым соловьём заливался Райфилд.

– Я вырос на острове Мальта, среди рыцарей! – талдычил Дюбрэй. – А вы?

«А я – на Буяне», – чуть не сморозил Дёмин, но вслух сказал: