переговоры с боярином Шеиным поначалу не задались. Во-первых, он заставил «сербов» ждать аудиенции больше часа. Во-вторых, когда два войника, честь по чести, сняв с себя шапки, склонили выи и дружно вымолвили: «Добар дан, бојарин», вместо ответного приветствия прорычал:

– В пояс, в пояс кланяться надо! Не воевода безродный перед вами, а родовитый боярин!

С одной стороны, Шеина понять можно. Если к тебе приходит слуга и заявляет, что около порога ждут встречи с воеводой два странных человека, появившихся неизвестно откуда, о чем станет думать комендант осажденной крепости, в которую без его позволения даже мышь не должна прошмыгнуть?

Судя по тому, что из башни в разные стороны побежали люди в узорчатых кафтанах, Шеин приказал выяснить – откуда взялись гости незваные? И, получив доклады от старших караулов, что через ворота таковые гости не приходили, впал в сумнение.

Не иначе, с неба гости свалились…

Не станешь же рассказывать, что Воднев целых два дня гонял «Кречета», высматривая уязвимые места в обороне Смоленска, отыскивал дорожки и тропинки мимо вражеских постов.

К чести защитников, прорех в обороне нашлось немного – всего лишь шесть, да и то таких, куда нельзя провести вооруженный отряд. В лучшем случае, в город способны проникнуть один-два человека, но от них, как показывает опыт, толку мало.

Тихонечко, дождавшись ночи, прошли сквозь польские караулы, влезли в небольшой пролом в стене, а потом, дождавшись рассвета, прошли по городу до Коломинской башни, сообщили часовому, что они с важным делом к воеводе, а когда явился сонный взъерошенный парень – явно из воеводских порученцев, – попросили передать боярину Шеину нательный крест убитого посланника.

Видимо, теперь воеводе явно не по себе и он срывается, пытаясь хоть как-то сохранить лицо. Дело понятное и заранее просчитанное ещё на стадии планирования операции.

Услышав откровенный «наезд», Павленко и Свешников переглянулись. Жаль, Морошкина нет, тот бы подсказал верную тактику поведения. Так бы задурил башку Шеину – мало б не показалось. Но майор, что называется, «в больничке», так что надеяться нужно только на себя.

– Мой род от владетеля сербского Стефана Душана отсчёт ведёт, – гордо заявил Свешников, который отчего-то позабыл более древних сербских царей. – А Шеины – от Михайла Прушанича, что князю Александру Ярославовичу служил. И мы, Михайловичи, перед тобой спины гнуть не станем!

Скорее всего, боярин Шеин не знал, кто такой Стефан Душан, но догадался, что кто-то очень знатный. Тем не менее, он не унимался:

– Это ты там, в Сербии – знатный боярин, а здесь, на Руси, свои правила. Мы тех чтим, кто у престола царского стоит.

Свешников, конечно же, читал о боярине Шеине. При всех своих достоинствах и таланте, был боярин очень чванлив и частенько затевал местнические споры.

Но что поделать, если он поступал в полном согласии со здешними обычаями?

Если верить историческим документам, даже Дмитрий Пожарский, которому Русь была обязана окончанием Смуты, был не лучше. Из-за таких вот местнических споров профукали наступление Лжедмитрия. А сколько раз русское войско бывало битым, если какой-нибудь воевода посчитал, что ему дали войско «не по роду-племени»…

Местнические книги сожгут только при царе Федоре – старшем брате Петра Великого, но и после этого споры утихнут не через год и не через два.

Свешников хотел сказать что-то уклончиво-дипломатическое, но тут влез Павленко.

Денис, имевший смутное представление о субординации в отношении средневековых военачальников, с совершенно серьёзным видом брякнул:

– Что ж, боярин, быть по-твоему. Коли ты пиписьками мериться собрался, пойдем мы отсюда.

– Пиписьками? – опешил боярин.

Поначалу до воеводы не дошло, что такое сказал молодой иноземец, но потом он нахмурился и… расхохотался, к вящему облегчению Свешникова, который мысленно успел проститься с головой.

– Пиписьками… Ну, брат…

Боярин долго не мог успокоиться, ржал едва не до слёз.

Свешников, успевший мысленно утопить Дениску в первой же подвернувшейся канаве, только подивился – вот ведь, брякнул варвар не подумав, а оказался прав.

Хотя, если судить по хитрой морде капитана, тот очень даже подумал. Что ж, у господ военных своя психология, штатским непонятная.

Просмеявшись, Шеин указал воеводам на лавку. Дождавшись, пока гости усядутся, он кивнул на нательный крест с образками.

– Знаю я сей крест, знаю. Алексея Ратникова, стольника моего нательник, что к вам был послан. Где нашли?

– В половине версты от Дорогобужа. Он там был, а с ним ещё двое. Вот, – сказал Павленко, вытаскивая из-за пазухи ещё два серебряных «нательника».

– Этих крестов не ведаю, но людей знаю, кто с ним послан был. Ну, Царствие им Небесное!

Воевода широко перекрестился на иконы, занимавшие добрую половину горницы. Свешников и Павленко поспешно подскочили, последовав примеру хозяина.

Учёный старался не показать вида, насколько ему интересен сидевший перед ним человек.

Для него воевода был воплощением ожившей легенды. Ещё бы! Боярин ещё в юном возрасте отличился в боях против татар, спас князя Мстиславского от поражения в боях с Лжедмитрием, громил Болотникова.

А чего стоила одна только оборона Смоленска!

В условиях, когда, казалось бы, не было возможности оборонять город, Шеин сумел создать действенную оборону! Из населения, скрывавшегося по лесам и болотам, воевода создал партизанские отряды, наносившие немалый урон полякам.

Шеин удерживал город почти два года, уступив, в конце концов, превосходящим силам врага.

А потом был плен, пытки, долгие годы тюремного заточения… Триумфальное возвращение в Россию, новая война за Смоленск. И позорная смерть на плахе, по надуманному обвинению!

Но, как у любого государственного мужа – тем более, большого военного чина, – у боярина была привычка подчинять своей власти всех, кто оказался рядом с ним.

Собственно говоря, хорошая привычка, потому что военное дело не терпит вольницы и партизанщины.

Этим воевода напоминал маршала Жукова, не терпевшего никакой самодеятельности и скручивавшего в бараний рог любого, кто осмеливался с ним спорить.

Боярин Шеин был совсем не похож на свои портреты. Художники изображали его кряжистым мужчиной среднего роста, с густой чёрной бородой.

Впрочем, почти такими же изображали и Пожарского с Мининым. Вон, спроси про памятник Мартоса на Красной площади – не каждый ответит, который здесь князь, а который зажиточный купец.

Да и это тоже неудивительно. Ну, что поделать, если портреты на Руси ещё не писали, да и парсуна, более напоминавшая икону, полагалась только царским особам. Удивительно ещё, что Скопина-Шуйского успели запечатлеть.

Воевода был на удивление молод – лет тридцати пяти, не больше, – довольно высоким, худощавым, с небольшой бородкой, с пронзительными глазами. А вот упрямства в нём было столько, что хватило бы на десятерых ослов или на двух пожилых бояр.

Вот уже битый час Свешников и Павленко вели разговор с воеводой, требовавшим, чтобы и сербы, и весь их отряд вошли в Смоленск. Разумеется, тут же перейдя под его бразды правления.

Ну, кое-какие уступки он обещал. Воевода даже был готов организовать вылазку, пошуметь как следует, чтобы отвлечь поляков от внезапно появившегося подкрепления.

Павленко, возведённый боярином в ранг «второго воеводы», пытался убедить Михаил Борисовича Шеина в том, что им лучше действовать в тылу.

– Ты пойми, господин воевода. Какой интерес тебе иметь внутри города лишние силы? Выгоднее, если мы со стороны станем удары наносить. Нас ведь и кормить надо, и порох тратить, и место для постоя потребуется.

– Нешто, в тесноте, да не в обиде, – усмехнулся боярин в густую бороду. – И место вам найдём, и хлеба-соли хватит. А со стороны есть кому ляхам перья трепать.

– Ну, это пока хватит, – осторожно сказал Свешников. – А если затянется осада? У тебя, воевода, каждый рот на счету будет.