– Неубедительно. Отправляйтесь спать. И… – в темноте прозвучали простые, совсем некомандирские слова – …и спасибо, Николай Иванович. К сожалению, в моей семье почему-то и шальные, и нацеленные пули щадят именно меня, старика. Идите…

Если бы Сидоренко знал, что после первого, убитого ещё на гражданской войне, Гаркуша сегодня потерял третьего и последнего сына, он бы, пожалуй, не удержался и по-сыновьи обнял этого пожилого и мудрого крестьянина. в полковничьих погонах.

Утром следователь имел заключительную беседу с дезертиром. Говорить, собственно, было уже не о чем: Петрову оставалось подписать протокол следствия и познакомиться с делом.

Когда эта несложная процедура была закончена и Петрова увели, на подоконнике, у стола Сидоренко, запищал телефон. Следователь, взял трубку и услышал всегда недовольно-брюзжащий голос майора Окунева – «параграфа», как его в шутку прозвали офицеры за канцелярскую педантичность и сухость. Сейчас Окунев замещал отлучившегося по делам начальника Сидоренко – полковника Серебрякова.

– Товарищ Сидоренко, вы закончили работу по приказу № 094/09?

Сидоренко покосился на лежавшее перед ним дело.

– Да. Почти. Через час доложу вам.

– Давайте кончайте. Я жду в десять ноль-ноль. Только подшейте поаккуратней и не забудьте вложить реестр вещей согласно инструкции…

– Слушаюсь. – Сидоренко положил трубку и вернулся к делу.

Однако к десяти ноль-ноль следователь к Окуневу не явился. Уже приготовившийся было идти и в последний раз просматривавший вещи арестованного, Сидоренко нашёл за подкладкой потрёпанной полевой сумки Петрова тоненькую золотую пластинку. Некогда вытравленная на пластинке надпись стёрлась, и явственно выделялась лишь дата: «1.ІІІ.36».

Стоимость этой безделушки была столь ничтожна, что мысль о хранении её как ценности, а тем более – о краже, отпадала сама собой. Повертев пластинку в рунах, Сидоренко заметил на её обратной стороне следы крепёжных штифтиков. «Откуда-то содрана… Зачем он её так тщательно хранил?..» – подумал капитан, по опыту следователя хорошо зная, что «просто так» ничего не бывает.

– Зинченко! – позвал он солдата. – Приведите арестованного.

В ответ на несколько удивлённый взгляд вошедшего Петрова Сидоренко раскрыл его дело и вынул продолговатый листок:

– Вы не расписались на втором экземпляре реестра ваших вещей. Проверьте и распишитесь.

Петров чуть усмехнулся, пожал плечами и, не глядя, черкнул пером. Положив ручку на стол, он выпрямился и опять молча, спокойно взглянул на следователя.

– Всё. Можете идти. Зинченко, уведите арестованного… Да, кстати: что это такое? – бросив на стол пластинку, спросил Сидоренко у подследственного.

Петров не проявил ни малейшей растерянности. Простодушно улыбнувшись, он даже обрадовался:

– Нашлась? А я и забыл про неё, думал, что потерял, – но тут же нахмурился и закончил: – А впрочем – всё равно.

– Откуда, при каких обстоятельствах попала к вам эта пластинка и для чего вы её хранили?

Оттянув пальцем верхнюю губу, Петров обнажил зубы.

– Коронки протёрлись. Видите? Вот и таскал с собой эту штуковину, всё собирался сделать новые, да негде было. Сейчас сообразил: я же сам и засунул её за подкладку сумки, чтобы не потерять, да и забыл… не до неё было. – Петров смутился: – Только вы не посчитайте меня ещё мародёром. Когда близ Зеленска мы накрыли немецкий штаб, я в грязи нашёл портфель с документами. На нём была эта табличка. Портфель я сдал со всеми бумагами в наш штаб, а пластинку взял себе. Объяснил – для чего, и штабисты сказали: «Пожалуйста, забирай, подумаешь, большое дело».

Объяснение казалось убедительным своей бесхитростной житейской правдивостью и даже косвенно подтверждалось следами крепёжных штифтиков. Но…

Отослав арестованного, Сидоренко проверил его слова, и офицеры штаба подтвердили: действительно, случай такой был.

…Упрекая Сидоренко за опоздание, Окунев тщательно проверил соблюдение всех юридических норм, расписался, где следовало, и тут же приказал писарю направить дело по инстанции.

Там, где решалась судьба Петрова, сидели люди, умудренные большим опытом, люди, обладающие большевистской строгостью и сердечностью. Они учли всё: и то, что Петров при той ситуации не должен был передавать командование ротой своему заместителю; и то, как он был задержан, и какие боевые качества были присущи ему вообще. Кроме того, Петров приложил к следствию большое покаянное письмо, в котором полностью признавал свою вину и просил дать ему возможность загладить её и искупить в бою. Но тем не менее его безобразный поступок не мог остаться безнаказанным: Петрова лишили высокой чести носить офицерское звание и оставили в полку рядовым.

Прошёл день, второй – законченное дело никак не выходило из головы Сидоренко. И не было ничего похожего на то чувство удовлетворения, которое непременно приходило к нему раньше после окончания любого, пусть даже самого незначительного расследования. Следователь думал и не понимал, что именно возвращает его к мысли о деле Петрова.

Советские криминалисты категорически отрицают предчувствия, и следователи тщательно стараются не давать им «права голоса». Но вот же бывает такое: привяжется какое-то беспокойное, смутное, непонятное чувство и никак от него не отделаешься. Подчас это оказывается просто скрытой, подсознательной работой мозга.

Так было и у Сидоренко. Ночью он проснулся от настойчивого требования мозга закрепить в памяти один вопрос. Сосредоточившись на этом вопросе, следователь уже не мог заснуть. Он поднялся, набросил на плечи шинель и сел у открытого окна.

У самой хаты тихо перешёптывались невидимые в темноте тополя. В ночной прохладе откуда-то тянуло то горьковато-резким запахом остывшего пожарища, то медовым ароматом лугов. Издалека явственно доносился рёв танковых дизелей. Пронзительно закричал и тут же умолк, видимо, застеснявшись своего одиночества, чудом уцелевший при оккупантах петух.

Сидоренко поднял взгляд: светло. Трава, яблони, закамуфлированные кузова машин, сапоги и даже автомат прохаживающегося часового – всё было покрыто мелкими капельками росы. Зарозовели крыши, и окно противоположной хаты вдруг вспыхнуло багровым пожарным отблеском восхода – прифронтовое село встречало третий день своего освобождения.

Следователь закурил и, поднявшись, зашагал по хате. Сомнений не оставалось: да, он, ценимый начальством следователь, совершил ошибку! Он прозевал «мелочь», не придал ей значения и принял за истину лишь объяснение подследственного, чего не имел права делать.

«Как же теперь быть? Следствие закончено, сдано, наверное, уже лежит в архиве, и… если умолчать самому, то никто…» – Сидоренко передёрнулся, будто прикоснувшись к чему-то, бесконечно гадливому и мерзкому. Быстро надев сапоги и гимнастёрку, он выбежал из дома.

По мере того как он приближался к хате, занятой майором Окуневым, шаги следователя делались всё короче и медленнее. У самого входа он остановился и вдруг решительно пошёл прочь. Торопливо взбежав на крыльцо большого полуразрушенного дома, Сидоренко узнал от автоматчика, что полковник Гаркуша ещё затемно уехал на передовую вручать ордена награждённым. Сойдя со ступенек, Сидоренко долго стоял в нерешительности, пока случайно не заметил вдали сутуловатую фигуру полковника Серебрякова.

«Вернулся!» – обрадовался Сидоренко и по-спешил за начальником.

– Садитесь. Я вас слушаю, – сказал Серебряков, с удивлением заметив волнение следователя.

– Товарищ полковник, – продолжая стоять, начал Сидоренко, – как следователь и коммунист я совершил большую ошибку: не выяснив одной детали, сдал дело Петрова.

– Вот даже как! До или после сдачи дела вы определили свою ошибку? Сегодня?.. Так вы всё-таки сядьте. А теперь рассказывайте.

– …И наконец понял, в чём дело: с его характером и натурой Петров не мог выпить по столь пустяковому поводу в такой момент. Всё его предыдущее поведение говорит за это. Человек с характером Петрова мог выпить лишь по случаю сильнейшего душевного потрясения. Я убеждён в этом. Или из какого-то расчёта, обдуманно. Ничего такого, что могло бы потрясти Петрова в этот день, не произошло, и действительную причину своей выпивки может знать и знает только сам Петров. Отсюда я делаю предположительный вывод, что подследственный истинную причину своей выпивки почему-то скрыл, придумав ей вполне бесхитростное и жизненно-правдоподобное объяснение, а я, следователь, попался на эту удочку и дал себя провести…