— Папирос — сколько хотите, — ответил Грачик, — а вино… — Ему не нужно было договаривать — она поняла. — Итак, — спокойно повторил он, — что толкнуло вас на явку и признание?

Она заговорила потухшим, вялым голосом:

— У меня была дочь…

— Что значит «была»? — насторожившись, спросил Грачик.

— Я так и не получила известия от людей, к которым полетела Ванда.

— И не написали сами, не телеграфировали им?

— Я же не знаю… адреса.

— Мы поможем вам их отыскать.

Она недоуменно и, как показалось Грачику, с досадой пожала плечами:

— Откуда я знаю их фамилию?

— И вы отпустили дочь к людям…

— Откуда я могла знать, — и Линда снова раздражённо повела плечом.

— Какие же у вас основания беспокоиться?

— Я боюсь… Понимаете: боюсь! — быстро зашептала она сквозь злобно стиснутые зубы. При этом Грачик увидел два ряда оскаленных мелких, как у мыши, испорченных гнилушек. — Линда прикрыла глаза рукой. — Я очень боюсь… — повторила она. — Мало ли что… Девочки, наверно, много купались… Море… Они плавали… купались… — несвязно бормотала она.

— Вы узнали что-нибудь определённое?

Она молча отрицательно помотала головой и поспешно закрыла лицо обеими ладонями. Плечи её сотрясались от рыдания.

Несколько мгновений в комнате не было слышно ничего, кроме приглушённого всхлипывания Линды и булькания воды в горлышке графина, наклонённого Грачиком. Он подвинул Линде стакан, но та оттолкнула его так, что Грачик должен был подхватить его, чтобы спасти лежащие на столе бумаги.

Со все ещё не изменяющим ему внешним спокойствием Грачик снова спросил:

— Вы что-нибудь получили от дочери? — И когда Линда опять отрицательно качнула головой: — Значит, вы ничего не знаете о Ванде?

— Я боюсь…

— Ну, довольно, — больше не сдержался Грачик.

А она поспешно повторяла своё:

— Все могло случиться… — Линда утёрла лицо рукавом блузки и вдруг с неожиданным спокойствием сказала: — Может быть, она умерла!

— Вот ещё!

— Да, да, да моя девочка умерла… — И она жалко скривила губы. — Иначе она бы написала мне… Непременно бы написала!

— По какому адресу? — задал поспешный вопрос Грачик.

Однако он не заметил, чтобы Линда при этом смутилась или замешкалась с ответом:

— Я все получала до востребования. Я так боюсь… И её друзья тоже не написали… Я знаю: Ванда… моя девочка…

— Хорошо, — с неожиданной жестокостью согласился вдруг Грачик. — Если ваши опасения верны и Ванды действительно больше нет в живых… что из этого следует?

— Смерть дочери порвала для меня последнюю связь с жизнью.

— Последнюю?

— Сначала… измена мужа… потом это. — Кончиками пальцев с неопрятными, обгрызенными ногтями Линда сжала виски, словно стараясь утишить боль: — …Измена… — повторила она в забытьи, — измена и смерть…

— Не понимаю…

— Вы не понимаете, что значит измена мужа?.. — с насмешкой спросила Линда.

— Какая связь между изменой мужа и вашей явкой сюда?

— А вот такая связь, — она наклонилась через стол, и Грачику стало слышно дыхание её нечистого рта: — Пока он был со мной, я могла сделать для него все. Закрыть глаза на все…

— Закрыть глаза на «все»? Значит, измена не входит в это «все». Что такое «все»?

— То, что касалось… — она замялась. Потом нехотя ответила: — Нашей жизни.

— Значит, вы пришли сюда, чтобы отомстить ему, а наговариваете на себя, будто сами убили Круминьша.

— Это так и есть.

— Так в чём же месть мужу?

— В том, что я расскажу вам всё, что знаю о нем, и вы возьмёте его.

— За ним есть такое, что карается законом?

— Да, — без колебания, твёрдо ответила она. — Я хочу, чтобы вы взяли его. Хочу, чтобы он отвечал вместе со мной и с Силсом.

— А он участвовал в убийстве Круминьша?

— Нет… Другие дела… Сейчас его взять нельзя, он ушёл. — Грачику почудилось, что при этих словах в её голосе прозвучало что-то вроде гордости. — Но он вернётся.

— Откуда?

— Оттуда… — Взмах её руки должен был означать «издалека».

— А нельзя ли конкретней?

— Можно совсем конкретно, — ответила она с усмешкой и пустила через ноздри струю дыма… — Он вернётся из-за рубежа, с Запада… через несколько месяцев.

И вот она в течение трех часов, не жалея слов, останавливаясь на тысяче подробностей, рассказала, как её муж, Павел Лиелмеж, несколько лет тому назад пришёл из-за рубежа, как скрывался и как снова ушёл, чтобы вернуться для создания подпольной антисоветской организации. Она подписала свои показания, не перечитав.

— Вы ещё вызовете меня? — спросила она.

— Непременно, — сказал Грачик, глядя ей в глаза и пытаясь понять, что они выражают: страх или удовлетворение?

— Я возьму ваши папиросы, — сказала она таким тоном, словно отказа не могло быть.

Грачик пожал плечами и вызвал конвойного.

Вместо прежнего намерения ехать прямо в Ригу Кручинин решил заглянуть в Вильнюс и повидаться с работниками республиканской милиции Литвы. Его продолжало занимать исчезновение лейтенанта Будрайтиса. Он никому не сказал, в какой мере его удовлетворило или разочаровало то, что он узнал в Вильнюсе, но в тот же день он отправился на попутном автомобиле в Каунас, чтобы там сесть в дизельный поезд Каунас — Рига. А приехав в Ригу, с удивлением узнал, что Грачик, не доведя до конца лечения, вернулся на работу и уехал в Таллин.

Когда Кручинин отыскал Грачика по таллинскому телефону и собирался дать ему хороший нагоняй за легкомысленное отношение к здоровью, тот без стеснения перебил:

— Я прыгаю от радости, что слышу ваш голос. Это для меня как пластическая операция.

— Какая операция? — не понял Кручинин.

— Даже нос мой, кажется, стал на место, когда я узнал, что вы, дорогой, опять со мной… Но, к сожалению, вы выиграли пари: Силс дал тягу. И вот — я в Таллине.

— Причём тут Силс?

— Это уже не для телефона. Могу только сказать: исчезла и наша байдарка, наш светлый «Луч» в тёмном царстве туризма… Поглядите на карту: самое узкое водное пространство, отделяющее нас от зарубежья, — как раз тут, напротив Таллина.

— Эх ты, сердцевед!

В трубке послышался тяжкий вздох, и Грачик заискивающе проговорил:

— Нил Платонович, джан, приезжайте, пожалуйста, сюда. Очень тут кафе хорошие. Чай дают прямо замечательный!

Кручинин колебался не долго: он слишком любил своего молодого друга, чтобы не поддержать его, даже если у того всего только зашалили нервы. А им, видно, было от чего зашалить после переделки, в какую он попал. На месте Грачика, наверно, нашлись бы и такие, кто надолго отошёл бы от дела, связанного с перспективой быть ещё раз утопленным или получить пулю в спину. В рядах оперативных работников и следователей — не одни герои.

Укладывание чемодана было прервано неожиданным посетителем, пригласившим Кручинина к Яну Валдемаровичу Краушу, желавшему встретиться с ним по неотложному делу.

В прошлый приезд в Ригу Кручинин только раз встретился с Краушем, и старым товарищам не удалось поговорить по душам. На этот раз они наверстали потерянное: беседа длилась больше двух часов. Только в конце её Крауш словно невзначай коснулся происшествия с Грачиком. Кручинин с радостью услышал похвалу своему ученику и не стал обижаться на критику, которой Крауш подверг последний этап работы Грачика. В заключение прокурор сказал:

— Я слышал, ты собираешься к нему в Таллин. Так вот: нами задержан некий Залинь Мартын, проходивший по делу Круминына. Он числится за Грачьяном… Надеюсь, ты не будешь в претензии: мне хочется, чтобы ты поприсутствовал при допросе этого Залиня нашим следователем, пока тут нет Грачьяна. Ты ведь в курсе дела Круминьша. Уполномочиваю тебя в качестве сведущего лица задать Залиню все вопросы, какие найдёшь нужным для освещения его отношения к делу Круминьша. Можешь передать содержание допроса Грачьяну с твоими личными впечатлениями и заключениями.