В деле о «Последнем медвежатнике» не осталось ни одной незаполненной строчки, ни одного неосвещенного уголка.

Глядя на Кручинина, никто не сказал бы, что он находится в скверном расположении духа. Он весело собирал со стола папки просмотренных дел и даже беззаботно напевал себе под нос:

А наутро она улыбалась

Пред окошком своим, как всегда…

Его свежее добродушное лицо, обрамленное мягкой бородкой, вызывало скорее представление о враче или ученом, а может быть, даже просто об учителе, хорошо закончившем день в классе, нежели о начальнике отдела розыска ломающем себе голову над тайной нового звена в цепи дерзких преступлений, совершенных на протяжении года и до сих пор остающихся нераскрытыми. Да, дело обстояло именно так: три папки с описанием трех различных мест преступлений и трех взломанных преступником несгораемых касс до сих пор лежали в левой тумбе письменного стола Кручинина. А он, да и его начальники, не привыкли к тому, чтобы передаваемые ему дела залеживались в этой тумбе. Левая тумба была местом хранения неоконченных дел, а Кручинин мог гордиться тем, что за несколько лет его работы в этом учреждении ни на одной папке объемистого архива ему не пришлось написать неприятные слова: «Не раскрыто».

Значительный отрезок сознательной жизни Нила Платоновича прошел в этом доме, на Петровке. Он пришел сюда молодым человеком, зажженным идеей борьбы с бандитизмом. Контрреволюционное охвостье было готово использовать все силы в борьбе с ненавистной ему молодой Советской властью и охотно прибегало к услугам уголовного подполья столицы, которому было по пути с контрреволюцией.

Но с тех пор обстановка коренным образом изменилась. Не только по своим формам, но и по существу борьба с преступлением стала иной. Однако и теперь Кручинин не мог рассматривать ее изолированно от политической жизни страны. Каждый уголовный преступник, всякое правонарушение было язвой на теле советского общества. Лечить эту язву ножом хирурга и были призваны оперативные работ-ники. На смену кожаной куртке, которую когда-то людям ударной группы МУРа не приходилось снимать неделями, пришел добротный синий костюм; тяжелую деревянную кобуру маузера заменил маленький браунинг в заднем кармане; ночные облавы со стрельбой и преследованием сменились кабинетной работой с короткими выездами на точно разработанную операцию.

С каждым годом, с каждым месяцем понижался процент нераскрытых преступлений; с каждым раскрытым преступлением уменьшалось число профессиональных преступников, изымаемых органами розыска из нор, где они укрывались. Но, увы, еще не наступил тот час, когда высокая мораль советского человека позволила бы вывеску «Уголовный розыск» сдать в его же собственный музей в качестве последнего экспоната, а самый этот музей назвать историческим.

Оперативник знает, что партия и государство требуют от него: всякое преступление должно быть раскрыто, преступник должен быть задержан и изобличен. Оперативник никогда не признает себя побежденным самым опытным и хитрым преступником.

Это знает Кручинин. Именно это и заставляло его теперь, приходя на работу, вынимать из левой тумбы три тоненькие папки, повествующие о подвигах неизвестного медвежатник». Самый вид этих тонких папок раздражал Кручинина. Скоро год, как две из них напоминают о себе, подобно больному зубу, третья появилась недавно. И, как часто бывает, окончательно выведя из себя больного, зуб заставляет его принять последнюю меру. Третье дело — дерзкий взлом несгораемого шкафа в одном из институтов столицы — и было каплей, переполнившей чашу терпения Кручинина. Похищено свыше полутораста тысяч рублей!

Прежде у Кручинина были сомнения в том, что взломы совершаются одним и тем же лицом. Теперь он мог с уверенностью сказать: во всех случаях действовал один и тот же преступник.

Экспертиза утверждала, что шкафы вскрыты одним и тем же способом. Притом, по всем данным, одним человеком, без помощи сообщника.

В том, что способ действия был один и тот же, Кручинин не сомневался. То, что видимых следов присутствия нескольких людей не оказалось ни на одном месте преступления, он тоже видел и сам. А не было ли таких следов, которых ни он, ни эксперты-криминалисты не обнаружили?

Слишком уж невероятным казалось, чтобы взлом мог быть произведен одним человеком. В двух случаях из трех грабитель проникал в кассовое помещение из соседней комнаты через пролом, проделанный в стене; преступник отодвигал от стены сейф огромного веса и прорезал его заднюю, более слабую стенку; во всех случаях грабитель уходил через окно — дважды со второго и один раз с четвертого этажа.

При всей убедительности экспертизы, говорившей, что грабитель работал в одиночку, Кручинин задавал себе вопрос: мог ли один человек, не выдав себя служащим и охране, пронести к месту действия все снаряжение, необходимое для пролома в стене, для вскрытия сейфа и для организации бегства?

Мог ли один человек отодвинуть от стены стальной шкаф весом более тысячи килограммов?

Мог ли один человек, без смены, работать с интенсивностью, необходимой для пропила стены и для вскрытия стального шкафа в короткий срок, бывший в его распоряжении, — в одну ночь.

Во всех трех случаях объекты ограбления были однотипны — институты; налицо имелся единый «почерк», выражавшийся в том, что вскрытие шкафа производилось единым способом высверливания и последующего уширения отверстия, с окончательной его обработкой раком; налицо одна и та же манера тщательного затирания за собой следов на полу, на стенах, на поверхности сейфа и т. д. Имелась, наконец, и еще одна деталь, пожалуй, наиболее характерная: запирание дверей, ведущих в кассовое помещение, производилось изнутри не отмычками, не ключами, а при помощи буравчика, прикреплявшего дверь к косяку.

«Но, — говорил себе Кручинин, — все это могло быть и результатом присущей нескольким преступникам единой манеры работать, последствием одной „школы“ — и только».

И вот, лежащая поверх остальных, третья папка позволяла, наконец, отбросить в сторону все сомнения: преступления действительно совершены одним и тем же человеком. Папка содержала экспертизу почерка на конверте, в котором «совестливый» преступник прислал обратно в институт похищенные, но бесполезные ему документы не денежного характера. Тут, после третьего взлома, преступник повторил то, что сделал и после первого ограбления: прислал обратно пачку ненужных ему бумаг.

Хотя внешне надписи на конвертах выглядели совсем по-разному, но опытный глаз сразу определил в обоих наличие рисовки, старание изменить почерк писавшего. Графическая экспертиза показала, что адреса на конвертах писаны одной рукой.

Значит, действовал все же один человек… А раз так… Кручинин раскидал по столу уже собранные было текущие дела и быстро рассортировал их на несколько кучек. Красный карандаш забегал по обложкам папок. После этого тонкий палец Кручинина так плотно лег на кнопку звонка, что у Грачика, вбежавшего в комнату на вызов, был даже несколько испуганный вид: Кручинин никогда не звонил так пронзительно.

— Раздавайте! — кивнул Кручинин на размеченные дела. Словно боясь, как бы Грачик не захватил и четыре тощие папочки, Кручинин прикрыл их ладонью.

Грачик проглядел резолюции и с удивлением поднял взгляд на Кручинина.

— Но… — нерешительно произнес он, показывая одну из папок, — ведь это дело уже почти закончено… Осталось поставить точку.

— Да, да! — Кручинин хотел еще что-то сказать, так как понимал, что его молодому помощнику жаль отдавать почти доведенное до конца при его участии красивое дело, но передумал и повторил приказ: — Раздавайте, как помечено.

— Слушаюсь… — Стараясь подавить обиду, Грачик повернулся к выходу. Но, прежде чем он успел покинуть комнату, Кручинин отрывисто бросил: