— Шилде?! — с испугом, на этот раз искренним, воскликнул Ланцанс.

— Помощь в «операции Круминьша», так удачно начатой моими людьми, должна прийти со стороны церкви! — настойчиво повторил Шилде. — Иначе… — Он сделал паузу и с особенным удовольствием договорил: — Иначе грош ей цена.

— Замолчите, Шилде! — воскликнул Ланцанс и поднялся с кресла с рукою, гневно протянутой к собеседнику.

— Мы тут одни.

— Но я не хочу вас слушать!

— А я всё-таки скажу: прошу не тянуть с решением вопроса: кто может оказать реальную помощь нашему эмиссару за кордоном? — Каждое из этих слов Шилде сопровождал ударом руки по столу.

— Вы не считаете операцию законченной?

— Когда требуется помощь от вас, то вы готовы ограничиться убийством одного труса?..

Епископ укоризненно покачал головой:

— Господь жестоко покарает вас за ваш грешный и грубый язык.

— Приходится называть вещи своими именами. Вам хотелось бы уйти теперь от необходимости действовать? Но мы вас заставим довести дело до конца: мой человек должен быть спасён для дальнейшей работы в советском тылу!

— От чьего имени вы так говорите?

В злом шёпоте епископа было не только негодование, но и нескрываемая угроза: вот-вот последует буря обличения или прямое проклятие и плохо придётся тогда Шилде! Но на того это, по-видимому, мало действовало. Шилде знал, что на этот раз сила на его стороне. Он, если захочет, может взять угрожающий тон даже по отношению к самому Ланцансу! Поэтому он уверенно ответил:

— Я говорю от имени «Перконкруста», от имени руководства Совета. То есть от вашего собственного, господин Язеп Ланцанс. Делить выгоды умеете, так извольте и похлопотать.

— Какой грубиян!.. Ах, какой грубиян!.. — бормотал Ланцанс.

— Ежели вам нечего вложить в дело, какого же черта вы лезли в компанию! Мы дали своих людей. Двое из них нуждаются в панихидах, третий шныряет там, как затравленный волк. Ему уже наступают на хвост. Не сегодня — завтра он — в западне. От этого никто из нас не выиграет — ни мы, ни вы…

— Грубиян, грубиян… — повторил епископ, покачивая головой. Прервав довольно долгое молчание, он, наконец, сказал: — После моей встречи с пробстом вы получите ответ.

— Я и сам могу спросить пробста. Мы с ним старые приятели.

Ланцанс прикрыл глаза веками. Можно было подумать, что он очень утомлён.

— По его отзывам о вас я не заметил, чтобы вы были друзьями, — проговорил он, не открывая глаз.

Шилде насторожился.

— Что вы хотите сказать?

— Да простит мне бог, но не дальше как вчера преподобный Сандерс предупредил меня: «Эта свинья Шилде…»

Настала очередь Шилде выказать возмущение:

— Это уж слишком!

— Я хотел, чтобы вы знали… — со смирением змеи ответил Ланцанс.

Шилде рассмеялся.

— Если вы думаете, что пустить между друзьями чёрную кошку — благое дело, то позвольте и мне открыть пробсту глаза на вашу дружбу с ним.

— Вы не слышали от меня ни одного дурного слова о преподобном Сандерсе.

— Зато знаю, что, если бы не мои ребята из «Перконкруста», имя преподобного Висвалдиса Сандерса давно было бы высечено на могильной плите. — Шилде придвинулся к епископу так, что его губы едва не касались лица собеседника. Тон его стал угрожающим: — Или вы забыли, как ещё в Латвии пустили полицию по следам Сандерса?

— Перестаньте! — крикнул епископ, сразу утрачивая спокойствие. Даже голос его сорвался на испуганный фальцет. — Нечего вам совать нос не в своё дело.

— Вам не хочется видеть мой нос в куче мусора, на которой сидите вы? Но наш общий коллега по Совету господин Мутулис может в случае надобности подтвердить всё, что я скажу о вас пробсту. Так что вам незачем особенно важничать передо мною, Ланцанс!.. Однако давайте действительно закончим: если советские власти докопаются там до моего человека, придётся перестраивать всю работу и отказаться от дальнейших услуг Силса. Это вы понимаете?.. Так помогите же нам!

Служка без стука вошёл в комнату и, скользя по полу, как угодливый кот, приблизился к епископу. В руке служки был поднос. На подносе — рюмка с водой и маленький флакон. Епископ тщательно отсчитал капли гомеопатического лекарства и выпил.

Шилде разбирал смех: тонкие губы епископа благоговейно шептали: «Раз… два… три…» Бледные пальцы, как лапа коршуна, цепко держали крошечный флакончик. — «Недостаёт только, чтобы он перекрестил это снадобье», — подумал Шилде.

Служка стоял неподвижно, с опущенными к полу глазами. Когда рюмка была возвращена на поднос, служка вышел так же бесшумно, как появился.

— Итак, мой дорогой Шилде, — проговорил Ланцанс, — вы сказали, что второй из тех людей нам ещё пригодится?

— Да.

— Несмотря на явку с повинной?

— Явка только маскировка. Она облегчает его положение.

— Да, да, помню… Вы умница, Шилде. Господь да хранит вас! Но… что даёт вам уверенность в преданности этого Силса? Можно ли положиться на его честь?

— Честь? — Усмешка скользнула по губам Шилде. — Мне странно слышать это слово, когда речь идёт о таких, как Силс, и в приложении к такой работе. Я держу их деньгами и страхом. Вот верные карты в моей колоде.

— Страх? — недоверчиво переспросил Ланцанс.

— И деньги! Я сказал: и деньги!

— Плохая карта, Шилде, совсем плохая. — Епископ пренебрежительно махнул рукой. — Всегда может найтись козырь постарше.

— Мы играем золотыми тузами.

Ланцанс рассмеялся:

— Творец вложил в человека неустойчивую душу: если смогли соблазнить её вы — могут соблазнить и другие. — Он наставительно поднял палец, словно говорил с исповедником. — Плоть слаба, и соблазн силён.

— Мне посчастливилось слышать эту сентенцию из уст самого сатаны… В опере!

— Вот как?! Вы, оказывается, любите музыку.

С этими словами епископ подошёл к стоявшей наискосок от окна раскрытой фисгармонии. Не глядя, привычным движением опустил пальцы на клавиатуру. На мгновение закрыв глаза, задумался. Звуки тягучего псалма, мерно раскачиваясь, поплыли на волнах табачного дыма, выпускаемого Шилде. Некоторое время Шилде в такт музыке покачивал носком ноги. Выражение его лица обнаруживало напряжение мысли. Ланцанс, по-видимому, только ещё входил во вкус игры, когда Шилде замахал руками и воскликнул:

— Не то, не то… Совсем не то! Там, в опере, с этим чёртом в красном, была совсем иная музыка.

Ланцанс с обиженным видом, не снимая рук с клавиатуры, ждал, когда Шилде перестанет ему мешать. А тот делал попытку вспомнить мотив, но так и не сумев его воспроизвести, напустил на себя важность и задумчиво проговорил:

— Да, в жизни бывают периоды, когда музыка приходится кстати. Я слышал, будто какой-то пианист или композитор именно через музыку пришёл в лоно церкви, стал монахом. Вот только забыл, как его звали. Зато я помню его музыку. Тра-та-та-та-та!.. Тра-та! Тра-та! — Шилде повторил несколько тактов из известной шансонетки, распевавшейся в рижских шантанах.

Ланцанс грустно улыбнулся и покачал головой:

— У вас, конечно, отличный слух, просто прекрасный слух, но это совсем не Лист. — Он взял несколько аккордов.

— Вот-вот! Это самое! — оживился Шилде: — Тра-та-та-та! Словно лихой танцор отбивает каблуками… В молодости я любил потанцевать. Ну, а потом… потом уж только и осталось: танцовщицы из Альгамбры… Ах, какие там были девчонки! Из-за одной такой я… Впрочем, моя биография вас не интересует.

— Напротив, Шилде, напротив. Святая церковь учит нас интересоваться всем, что касается друзей. И мы, например, хорошо знаем соблазнительницу, толкнувшую вас тогда на нарушение заповеди господней «Не укради». Помним и то, что было потом. — При этих словах епископ лукаво усмехнулся. — Да, у церкви хорошая память, господин Шилде. При случае мы о многом можем напомнить тем, кто слишком кичится своей безгрешностью. Но, когда нужно, мы умеем и многое забыть… — И многозначительно добавил: — Если это нужно нашим друзьям… Однако я хотел спросить: что, по-вашему, интересует этого… Силса?