Еще не взошло солнце, не улетучились из леса сумерки, как отряд советских разведчиков приготовился к нападению на вражеский лагерь: перерезаны провода линии связи, распределены обязанности между группами, залегшими в лесу вокруг лагеря.

В лагере тишина и безлюдье. Только несколько часовых, поеживаясь, прохаживались между палатками и возле машин.

Вдруг автоматная очередь полоснула по часовым. Казалось, лес ответил ей многоголосым эхом. Но это было не эхо. Ударили многие автоматы, застрочили пулеметы. Разведчики вихрем налетели на лагерь...

Лес звучал веселым говором птиц. Всходило солнце, осветившее пока только верхушки деревьев. И, хотя солнечные лучи еще не коснулись остывшей за ночь земли, не пробились к ней сквозь высокие наметы ветвей, разведчикам казалось, что лес сегодня не такой угрюмый и неприветливый, как обычно. Выполнив задание, они уходили в глубь лесной глухомани, в глубь болот. А впереди со связанными руками шли девять пленных - девять уцелевших в недавней схватке фашистов, которые должны были быть заброшены в тыл советских войск. И вот сегодня их ведут за линию фронта, но ведут далеко не так, как им хотелось бы.

Впереди колонны бредет обер-лейтенант Карл Герлиц. Неприглядный вид у шефа гитлеровских лазутчиков.

Радость каждой победы на войне всегда омрачается потерями. Омрачена радость и разведчиков. Савельев, Зубарев и еще два солдата из отряда лейтенанта Сухова несут на носилках, сделанных из плащ-палатки, тело Атаева. Умер он в страшных муках, но не выдал тайны, не нарушил присяги.

Сзади несут двух раненых разведчиков. Рядом с ними скачет на одной ноге и на костыле Петр Скиба. У него забинтована голова. В бою Скиба не отстал от товарищей, не дал молчать своему автомату.

Чуть ссутулившись, бесшумно ступает Иван Платонов. На его потемневшем курносом лице заметна усталость. Глаза под рыжими бровями спокойные, задумчивые. Кто знает, о чем думает Платонов: может, о девушке Полине из далекой сибирской деревни, может, о делах, которые ждут его впереди...

Тихо шумит верхушками сосен лес, вздыхает и посапывает укрытое зеленью болото, прерывисто рокочут вдали орудия. Идет война. И смелые труженики войны - разведчики - держат путь навстречу новым опасностям и победам.

1951 г.

Повесть "Следопыты" написана в самом конце 40-х годов. В основе ее сюжета - подлинный случай, состоящий из цепи событий, когда на Северо-Западном фронте вступили в противоборство войсковые разведки советской и немецко-фашистской армий.

Впервые повесть была опубликована в 1950 году (Воениздат), а в 1954 году в том же издательстве напечатана в дополненном и переработанном виде.

Читатель, вероятно, обратил внимание, что некоторые литературные персонажи Ивана Стаднюка переходят из повести в повесть. Например, генерала Рябова мм видим в повестях "Человек не сдается", "Перед наступлением", "Сердце помнит" и "Следопыты". В нескольких повестях действуют Павел Кудрин, Серафима Березина, Ирина Сорока. Этот прием позволяет автору не только изображать своих героев на разных этапах войны и в различных обстоятельствах, но и сближает повести, делает их соседство более естественным и в целом "скрепляет" всю книгу.

— Но… Спартаковцы дружно защищают свои ворота! Труднейший мяч только что взял вратарь! Вы слышите, как аплодируют москвичи великолепной атаке сталинградцев! Вот мяч опять на середине поля…

Полковник Смирнов с сожалением выключил радиоприемник. От дверей кабинета к его столу торопливо шел маленький толстый человек в расстегнутом измятом пыльнике. Из правого кармана пыльника торчал кончик зеленого галстука. Лицо толстяка пылало, в круглой детской ямочке на подбородке светлели капельки пота.

— Нелегко добраться до вас, товарищ полковник! — задыхаясь, сказал он. — Мне пришлось двум товарищам объяснять свое дело. И оба недослушивали и передавали меня друг другу, как бумажку. Вы третий!

— Прошу садиться! — вежливо перебил Смирнов посетителя.

— Благодарю вас! — с облегчением сказал толстяк и вытер лицо клетчатым платком, скомканным в кулаке. — Тяжело! В такую жару чувствуешь каждый килограмм своего веса. Очень тяжело…

Толстяк ворчливо жаловался, а Смирнов молча его разглядывал. Особого доверия посетитель не внушал. Вероятно, придется долго выслушивать путаный рассказ, а в результате «дело» окажется чепухой. Такие случаи, к сожалению, бывают…

— Вы отдышитесь, отдохните, а потом расскажете мне, что с вами случилось, — предложил он толстяку, напряженно прислушиваясь к аппетитному говорку Синявского, доносившемуся теперь из открытого окна с верхнего этажа. Внезапно говорок исчез в могучем нарастающем обвале звуков. Гол! — вздрогнул Смирнов. — Но кому? Скоро конец второго тайма… Этот гол может решить игру.

— Я уже отдышался! — покорно сказал толстяк и поглубже угнездился в кресло. — Дело в том, что в 1945 году, находясь в рядах Советской Армии, на территории Германии, в городе Мюнстенберге, 11 августа, в два часа дня, я шел по улице… — неожиданно связно и кратко начал рассказывать толстяк.

И Смирнов вдруг перестал прислушиваться к Синявскому.

Сначала его привлекла деловая интонация посетителя. Взглянув ему в лицо, он увидел тугие румяные щеки, светлоголубые глаза и в них сосредоточенность чувств, которая сделала бы честь человеку с более мужественным обликом. Это были глаза мужчины, принявшего решение сражаться до конца. В них светилось упрямство и веселая дерзость.

— Простите, как ваше имя? — прервал толстяка Смирнов, вынимая из ящика коробку Беломорканала и протягивая ее посетителю.

— Спасибо, не курю! Зовут меля Окуневым Борисом Владимировичем. По специальности механик. В армии служил в танковой части. Сейчас работаю в сборочном цехе главным мастером.

— Так… так… Значит, в два часа дня 11 августа 1945 года вы шли по улице города Мюнстенберга…

— Точно! — подхватил Окунев. — Я шел мимо большого дома, превращенного в развалины, и собирался уже свернуть за угол, когда услышал женский крик. По мостовой навстречу мне шел человек в серых брюках и толстом зеленом свитере. Я могу рассказать вам в отдельности о каждой черточке лица этого типа, потому что то, что он при мне сделал… Словом, я узнаю его днем и ночью, в любом костюме, даже в гриме. За ним бежала девушка в коричневом платье, без чулок, в одной тряпичной туфле. Другую она, наверное, потеряла во время погони. Помню, что волосы у нее были совсем светлые, редкого серебристого оттенка, и они расплелись и облачком летели за ней по ветру. Заметив меня, человек остановился и повернулся к девушке, поджидая ее. А девушка кричала, и я помню каждое ее слово: «Негодяй! — кричала она. — Держите его, товарищ! Предатель! Сколько людей он в застенке погубил! Палач!»

— Конечно, я виноват! — Окунев замолчал и сморщился, как от боли. Затем сильно хлопнул себя по колену скомканной шляпой. — Никогда себе этого не прощу! Ведь у меня было оружие, я мог подстрелить его, скажем, в ногу. Но меня сбило именно то обстоятельство, что он не бежал. Он стоял и спокойно ждал ее. В десяти шагах от меня. А когда между ними осталось расстояние не более чем пять-шесть шагов, когда она уже подняла руку, чтобы схватить его за плечо, он вдруг нагнулся, поднял кирпич и, размахнувшись изо всех сил, швырнул его в лицо девушке. И тут же метнулся в развалины…

— Здесь… — Окунев снова вытер лицо платком. — Я сделал вторую ошибку. Я бросился к девушке.

— Понятно… — сказал Смирнов. Открылась дверь, на пороге кабинета показался сотрудник отдела капитан Захаров. Он хотел что-то сказать, но Смирнов остановил его вопросом: «Срочно?»

— Терпит, товарищ полковник! — сказал Захаров, отступил и осторожно прикрыл за собой дверь.

— Так, вы бросились к девушке, а неизвестный тем временем скрылся в развалинах…