Ларцев внимательно посмотрел на неё и, осенённый внезапной догадкой, сверкнувшей, как молния, в его сознании, быстро подошёл к Осениной и, склонившись к ней, произнёс:

- И этот человек попросил вас выполнить одно маленькое поручение, пообещав, что немцы сохранят жизнь вашему мужу. Так ведь?

Осенина заплакала и сквозь слёзы спросила:

- Откуда вы знаете?

- Кто этот человек? - резко спросил Ларцев. - Кто этот человек?

- Зубова, - ответила Осенина. - Мария Сергеевна Зубова.

И она начала рассказывать. Вскоре после того как её муж пропал без вести на фронте, к ней явилась Мария Сергеевна и сказала, что её муж находится в плену. Мария Сергеевна заявила, что, если Осенина хочет спасти жизнь своему мужу, она должна выполнить одно небольшое поручение. Осенина согласилась и постепенно превратилась в послушное орудие шпионки. Она поехала вместе с Зубовой в Челябинск, где они прожили некоторое время, стараясь завести знакомство с Леонтьевым. Однако это им не удалось, так как Леонтьев жил очень замкнуто и избегал случайных знакомств. Тогда, случайно узнав, что он едет в Москву, они выехали в одном вагоне с ним.

Продолжая свои показания, Осенина рассказала о своей поездке на фронт и о телеграмме, отправленной в Софию, когда местопребывание Леонтьева было наконец установлено.

Допрос Осениной закончился в первом часу ночи.

Ларцев выключил в своем кабинете свет и открыл окно.

Ночь, военная, неверная, обманчивая ночь нависла над городом. В сумраке огромной, раскинувшейся подковой площади мигали красные и зелёные огоньки регулировщиков. Звеня, проносились редкие ночные трамваи и исчезали, растворяясь в зыбкой мгле разбежавшихся улиц. На минуту испуганно выглянула луна, но тут же, словно не желая нарушать правила светомаскирорки и требования ПВО, прикрылась густым мохнатым облаком. Аэростаты заграждения плыли, как фантастические рыбы, над погружённым во мрак городом, придавая ему какой-то сказочный вид.

А Ларцев, который не спал уже двое суток, всё продолжал стоять у открытого окна. Он думал о предстоящем повторном допросе старой шпионки и о том, как лучше заставить её поскорее всё рассказать, чтобы раскрыть все нити этого дела, которым он начал заниматься ещё до войны. Ларцев не знал, что в эту самую минуту Петронеску, который тоже никак не мог заснуть в своей землянке, взволнованно размышляет о том, что через несколько часов, ранним утром, он и его “делегация” выедут на машине из лагеря и вместе с ними будет наконец инженер Леонтьев.

Петронеску встал рано. Помятое, серое, опухшее лицо его хранило следы бессонной ночи. Он разбудил членов “делегации” и приказал им собираться к отъезду. Адъютант полковника Свиридова пригласил гостей к завтраку.

- Вы позавтракаете и можете ехать, - добавил адъютант. - Товарищ полковник уже распорядился заправить вашу машину.

- С нами как будто едет товарищ Леонтьев, - сказал Петронеску. - Он готов?

- Точно не знаю, - ответил адъютант. - Но вообще он встаёт рано.

Пошли в командирский блиндаж. Петронеску шёл впереди, задумчиво глядя куда-то вдаль. Ему было не по себе. Чем ближе подходил момент предстоящего отъезда, тем тревожнее и тяжелее становилось у него на душе. Он хорошо понимал, что надо взять себя в руки, что надо, так же как вчера, приветливо улыбаться, болтать, шутить, рассказывать, но вместо этого хотелось остаться одному, подумать, а главное - как можно скорее очутиться за линией фронта, подальше от этой непонятной ему страны.

Хотя господин Петронеску и числился много лет “специалистом по России и славянской душе”, он давно уже мысленно признался себе, что страны этой не понимает и даже побаивается. Что же касается “славянской души”, то господин Петронеску давно пришёл к заключению, что душа эта полна удивительных неожиданностей и что разумнее всего её не задевать…

В прошлые годы Петронеску не раз откровенно излагал свою точку зрения на Россию. Однажды, в самом расцвете своей карьеры, на запрос о новом виде вооружений в русской армии он ответил, что, по его мнению, страшен не столько новый вид вооружений, сколько душа русского солдата, которая, как известно, не является военной тайной, но, тем не менее, недостаточно учитывается германским командованием. В ответ на этот доклад Петронеску получил тогда (это было в 1914 году) строгое внушение от начальства, в котором, между прочим, указывалось что “германскую разведку интересуют не психологические изыскания о русской душе, а точные цифры, чертежи, планы и документы”.

И вот сейчас, подходя к командирскому блиндажу, Петронеску дал себе слово, что, если ему удастся и в этот раз подобру-поздорову унести отсюда ноги, он ни при каких условиях не вернётся больше в Россию и вообще не будет браться за столь рискованные операции.

В блиндаже “делегацию” встретили полковник Свиридов и Бахметьев. Сели завтракать. Петронеску выпил стопку водки, закусил и коротко спросил Бахметьева, готов ли он к отъезду.

- Благодарю, - ответил Бахметьев. - Я вполне готов. Вот только не стесню ли я вас в машине? Мне полковник предлагает свою.

- Не беспокойтесь, места хватит, - сказал Петронеску. - Да и ехать вместе веселее.

Сидя рядом с Петронеску, Бахметьев снова ощутил тот еле слышный аромат, которым словно был пропитан этот человек. Вчерашнее смутное беспокойство опять охватило его. Пристально посмотрев на своего соседа, он заметил, что тот сегодня выглядит неважно. Бахметьев обратил внимание и на то, что, когда руководитель “делегации” поднял стопку с водкой, рука его чуть дрожала.

- Как вы себя чувствуете? - спросил его Бахметьев. - У вас усталый вид.

- Благодарю вас. Всё в порядке. Я отлично спал.

- Ночью вы курили. Я издали видел, как вы вышли из землянки, несмотря на грозу.

- Просто захотелось подышать ночным воздухом. А вы, очевидно, как и я, привыкли курить по ночам?

- Да, - коротко ответил Бахметьев, - иной раз приятно прервать сон ради папиросы. Но вы долго курили.

- Сначала курил, потом просто отдыхал. - Петронеску внимательно посмотрел на Бахметьева. - Как странно, что я вас не заметил.

- Я не хотел вас беспокоить и потому не подошёл. Мне показалось, что вам лучше побыть одному. Иногда хорошо побыть в одиночестве и хочется, чтобы никто его не нарушал.

- Я вижу, товарищ Леонтьев, вы мечтатель, - улыбнулся Петронеску. - Впрочем, кое у кого бывает такая блажь. Мечты, фантазии. Сомнения… Однако пора ехать. Товарищ полковник, разрешите мне от собственного имени, как и от имени всех членов нашей делегации…

И Петронеску, приподнявшись, произнёс тёплое слово и предложил выпить в последний раз за Советскую Армию, за артиллерию, за победу.

Потом все, гости и хозяева, вышли из блиндажа. Тупорылая открытая штабная машина, поданная к блиндажу, урчала, как старый сердитый бульдог; за рулём сидел шофёр - молодой щеголеватый парень с быстрыми глазами и отличной выправкой. Петронеску, Бахметьев и “пожилой пролетарий” сели сзади. На откидных сиденьях разместились девушки. “Представитель областной интеллигенции” занял место рядом с шофёром.

- Счастливого пути, - сказал полковник и взглянул на часы. - Сейчас десять часов двадцать минут.

- Спасибо за всё! - произнёс Петронеску. - До новой встречи после войны, после победы, товарищи!

- Будьте здоровы, не забывайте нас! - крикнули в один голос, как по команде, девушки.

- До свидания, друзья! - сказал Бахметьев.

Машина тронулась. Свиридов молча глядел ей вслед. Вот она уже мелькнула за поворотом; в последний раз показалось лицо Бахметьева и скрылось за столбом взвихрившейся пыли.

- Десять часов двадцать две минуты… - произнёс полковник, ещё раз взглянув на часы. Он хотел что-то сказать, но заметил своего адъютанта, бежавшего изо всех сил с каким-то белым листком в руке. - В чём дело? - строго спросил полковник.

- Шифровка из штаба фронта, товарищ полковник, - ответил адъютант. - Приказано немедленно вручить.