— Мой почтеня, господа! — бодро произнес он фразу, специально вычитанную из русского самоучителя. — Отчень радостно вас видеть!

В землянке был покрыт зеленой скатертью длинный стол, на котором стояли разнообразные закуски, вино и огромный букет цветов. За столом сидели майор Ратников, два капитана и старший лейтенант. При появлении капитана Крокера офицеры встали и поклонились. Майор Ратников вышел из-за стола и пошел навстречу гостю. Представившись и представив своих офицеров, он пригласил напитана Крокера к столу.

— Прошу принять участие в нашем товарищеском ужине, — сказал он по-английски. — Мы очень рады встрече с вами. Не очень-то часто, к сожалению, приходится встречаться нам с нашими союзниками.

— О, я понимаю ваш намек, господин майор, — рассмеялся Крокер. — Но мы еще успеем наверстать упущенное. Мы долго готовились, но уж зато теперь так всыпим наци, что война будет закончена в две недели.

— У нас на Украине по такому случаю говорят, — усмехнулся Ратников: — Нэ кажи гоп, покы нэ пэрэскочишь.

А в это время в соседней землянке Чуенко и Мгеладзе сидели, склонившись над рацией, настороженно вслушиваясь в каждый шорох, доносившийся из динамика.

— А не сядут батареи, Петро, если так долго держать рацию на приеме? — с тревогой спрашивал Мгеладзе.

— Ни, нэ сядут. Новые поставил.

Чуенко был неразговорчив сегодня. Он не спал почти всю прошлую ночь, а днем у него было много работы, но он и теперь не хотел спать, так как был удивительно вынослив. Злило его то обстоятельство, что приходилось снова сидеть тут и выслеживать «шпика в эфире», как выразился он с досадой, а ему доподлинно было известно, что второй радист штаба бригады получил на эту ночь какое-то очень важное оперативное задание и уже ушел, наверное, с разведвзводом к переднему краю фронта. Глядя на его печальное лицо, сержант Мгеладзе сказал сочувственно:

— Что горюешь, Петро? Брось горевать. Как это у вас, украинцев, говорится: «Гоп, кума, нэ журыся, тудэ, сюдэ повэрныся». Так чи нэ так, Петро?

— Э, брось ты базикаты, Арчил! — сердито махнул рукой Чуенко.

— А що цэ такэ — «базикаты»? — спросил Мгеладзе, который был в хорошем настроении и очень хотел развеселить своего приятеля,

— Базикаты это все равно, что цвэнькаты, — смеясь, ответил за радиста старший писарь Батюшкин, работавший в последние дни в землянке Чуенко. — Розумиешь?

— Ни, нэ розумию. Петро, ты же обещал меня украинской мове в совершенстве обучить. Где же твое обещание? — подзадоривал Мгеладзе радиста.

— Та видчипэсь ты, Арчил, — проворчал Чуенко, но голос его уже повеселел немного.

— А цвэнькаты, — невозмутимо продолжал пояснять Батюшкин, у которого сегодня тоже было хорошее настроение, — означает ляпаты без глузду языком.

— Ото добрэ Василь Федорович по-украинськи балакает! — не выдержав, рассмеялся Чуенко.

— Вот теперь у тебя та физиономия, — весело воскликнул Мгеладзе. — А то была кислятина какая-то. Смотреть тошно.

— Что-то вы, однако, уж очень разболтались, хлопцы, — заметил Батюшкин. — Проверьте-ка лучше, не сбилась ли настройка.

— Рано ще, — ответил Чуенко. — Вчера тилькы в трэтей годыне той тип признаки став выявляты.

— Ну, вчера в третьем часу, а сегодня, может быть, и в двенадцатом, — заметил Батюшкин, — так что будьте начеку.

Время шло медленно, а в эфире попрежнему все было спокойно. В первом часу заглянул в землянку подполковник Сидоров и спросил:

— Ну, что слышно, радисты?

— Тишь та гладь, товарищ подполковник, — ответил Чуенко. — Мабуть, волну переменил цэй мерзавец?

— Не думаю, — ответил подполковник. — Во всяком случае вы продолжайте слушать на этой волне.

Подойдя к телефону, он назвал позывной одного из отделов контрразведки и, когда ему отозвался кто-то, спросил:

— Ну что там у вас? Тишина? И у нас все в порядке. Гость делает вид, что компания наша ему нравится. Ведет себя довольно развязно, но пить много, видимо, побаивается. Выяснилось, что любит музыку. Пришлите пластинок, патефон у нас есть. Подберите что-нибудь из легкого жанра. Боюсь, что наши классики не дойдут до него. Он ведь даже опереточные арии считает слишком серьезной музыкой. Что? Не хочет ли спать? Говорит, что выспался за день и рад хорошей компании. Когда будет что-нибудь новое, звоните мне сюда, на «Двину», кто-нибудь из сержантов вызовет меня от Ратникова.

Положив телефонную трубку, подполковник подошел к рации, проверил настройку и ушел, еще раз предупредив сержанта быть внимательным.

Прошел еще час, а рация попрежнему безмолвствовала.

— Ты бы накал проверил, Петро, — тревожно сказал Мгеладзе. — Не сели ли батареи.

— Нэ лизь попэрэд батька в пэкло, — махнул на него рукой Чуенко. — Сам як-нэбудь разбэрусь.

Помолчав немного, Мгеладзе заметил:

— Ты бы прилег, Петро, а я подежурю за тебя. Смотри, батько уже улегся.

Батюшкин в самом деле устроился на стоявших в землянке Чуенко сундуках со старыми инженерными уставами и наставлениями и тихонько похрапывал.

— Брось ты смешить меня, Арчил, — рассмеялся Чуенко, — бо батьку разбудим.

Около двух часов в землянку зашел молодой ефрейтор, вернувшийся из дозора, и сообщил, что в лесу полно танков и самоходной артиллерии.

— Похоже, что утром начнется, — многозначительно заметил он. — Наши минеры тоже к переднему краю ушли. Строители моста там уже с вечера.

Чуенко только вздохнул сокрушенно, бросив злобный взгляд на рацию, как будто она была виновницей всех его неприятностей.

— А как думаешь, когда начнется? — спросил Мгеладзе.

— Светать начинает, — ответил ефрейтор, доставая кисет с махоркой, — я так полагаю, что к восходу солнца должно начаться. Солнце теперь рано поднимается, не спится ему, видать. Старший техник-лейтенант днем говорил, что восход сегодня по расписанию в три сорок пять, а может быть, по случаю чрезвычайных событий солнце и раньше поднимется, — усмехаясь в пушистые прокуренные усы, заключил он.

— Ну, ладно, поболтали и хватит, — проворчал проснувшийся Батюшкин. — Дайте Чуенко работать.

— Ничего соби работенка! — покачал головой радист, поправляя настройку, как раз в это время защелкало что-то в динамике.

Все сразу насторожились, а Батюшкин, встав с сундука, на носках осторожно подошел к рации и, подняв вверх указательный палец, сердито зашипел на всех, призывая к тишине.

— Инглаул... инглаул... инглаул... — раздался вскоре уже знакомый Чуенко завывающий голос.

— Беги к подполковнику, Арчил, — торопливо бросил радист Мгеладзе. — Скажи, что «Филин» объявился.

Не успел еще сержант выбежать из землянки, как раздался телефонный звонок. Батюшкин бросился к телефону и рывком взял трубку.

— Сидорова срочно! — приказал кто-то.

— Слушаюсь! Вызываю, — ответил Батюшкин и, не кладя трубки, стал ждать прихода подполковника, не сводя глаз с могучей фигуры Чуенко, склонившейся над рацией.

Подполковник Сидоров торопливым шагом вошел в землянку и, ничего не спрашивая, взял трубку у Батюшкина.

— Сидоров у телефона, — сказал он. — Так, ясно. Тут тоже кое-что нащупали. Все понятно, будем действовать.

Положив трубку, он быстро подошел к рации и стал прислушиваться. Хриплый голос все еще выкрикивал:

— Инглаул... инглаул... инглаул...

— Слышимость сегодня плохая, — шопотом заметил Чуенко, — видимо, никак он с этим «Филином» не свяжется.

— Постарайтесь, чтобы слышимость не падала, — сказал подполковник. — Я сейчас...

Он почти бегом бросился к выходу и спустя несколько минут снова возвратился уже с капитаном Крокером. У капитана было красное лицо и испуганные глаза.

— Так вы говорите, что у вас нет позывного «Филин»? — спрашивал его подполковник.

— Нет, такого у нас и не было никогда, — удивленно ответил Крокер.

— А вы вот послушайте, пожалуйста, — подвел его подполковник к рации. — Слышите? Чей это голос, по-вашему?