Буранов дождался возвращения солдат с термосами и, следя за появлением их голов, проверил и уточнил свой набросок фланкирующей траншеи. Оставаться дольше на батальонном НП было незачем, да и некогда: у командующего артиллерией немало дел. Прощаясь с солдатом, Буранов спросил его фамилию.

— Рядовой Никитин первой роты, товарищ полковник! — доложил солдат.

— Молодец ты, Никитин! Отлично все высмотрел.

— Обыкновенное дело, — отвечал солдат. — Натуральная циркуляция противника в лесисто-болотистой местности.

Замысловатый солдат очень понравился Буранову, потом полковник не раз вспоминал его.

Своей вылазкой Буранов был доволен: предположения его подтверждались. Но он прекрасно понимал, что это только одна из тайн Тарунинских высот, загадочным оставалось еще многое. Когда его артиллерия встанет на рубеж, дело пойдет успешнее: артиллерийские разведчики — солдаты и офицеры — помогут разгадать все вражеские секреты. На бугорке будет оборудован специальный передовой наблюдательный пункт. Лучшие разведчики поведут отсюда непрерывное наблюдение за лесистой высоткой.

Смена частей произошла, как обычно, ночью. В ту пору наши войска под Ленинградом превосходно приучились к ночным действиям. Все темные и полутемные часы короткой летней ночи наполнены были тайным движением, скрытной работой. На нашей стороне только ночью и можно было производить смену частей, рыть траншеи, орудийные окопы и ходы сообщения, строить дзоты и блиндажи. Из офицеров и солдат вырабатывались виртуозы скрытности, мастера маскировки, умевшие за одну ночь делать невидимыми пушки и блиндажи.

В ночь пришло и ушло множество людей, машин, орудий, а гитлеровцы ничего не заметили. Они не знали, что оказались лицом к лицу со свежими силами русских. Немецкие наблюдатели увидели утром на нашей стороне те же самые окопы. Но люди в них сидели уже другие. Как только рассвело, эти люди с интересом стали осматриваться на новом для них рубеже.

От смененных артиллерийских и минометных частей командиры батарей Буранова приняли в наследство все, что было добыто длительной разведкой: журналы целей, артиллерийские панорамы, разведсхемы, огневые планшеты и прочее.

Разведчик Клюев дежурил на своем наблюдательном пункте в последний раз, и ему жалко было покидать этот блиндаж и отдавать сделанные им цветные картинки — зарисовки целей.

— Вы на готовенькое приходите, — говорил он явившимся сюда новым разведчикам. — Все мы разжевали, вам только глотать осталось. А каких трудов нам это стоило!

— Труды ваши не пропадут, — отвечали ему. — По готовым-то адресам мы добрые гостинцы посылать станем.

— Нет, подумать только, что значит — привычка! — продолжал Клюев. — В блиндаже этом, конечно, ничего особенного: тесно, темно, сыростью пахнет, как в погребе, сверху труха сыплется. А уходить отсюда неохота. Здесь я как дома.

— Солдату везде дом.

— Здесь-то дом обжитой.

— Ничего, обживешь и другие хоромы где-нибудь неподалеку.

— Это точно! — рассмеялся Клюев. — Давай закурим, солдат. Интересно, куда нас теперь направят?

— Известно куда: в санаторий.

Все дружно захохотали. И уходящие и остающиеся были довольны. Одни надеялись передохнуть малость где-нибудь в тылу, другие радовались, что не придется им каждую ночь копать землю и таскать бревна, как это бывает, когда часть займет новый, необорудованный рубеж.

Но огневым взводам некоторых вновь пришедших батарей довелось все же потрудиться немало: готовых орудийных окопов и дзотов не хватило — пушек оказалось больше, чем было здесь раньше.

Буранов не спал всю ночь. Проверял, как осуществлялось то, что он наметил на карте. Его видели то на одном фланге, то на другом, то в пушечном артиллерийском полку, то в гаубичном дивизионе. Он ухитрялся поспевать везде.

Требовалось скрытно разместить всю артиллерию, сделать невидимками множество пушек и гаубиц. Задача нелегкая! Вполне закрытых позиций в нашем расположении не было, приходилось налегать на маскировку. Вдобавок местность болотистая: копнешь землю лопаткой — тут тебе и вода. Но у Буранова был большой опыт войны на болотах: орудия устанавливались на надежных бревенчатых настилах...

Лишь под утро, когда уже посветлело настолько, что производить работы стало рискованно и маскировка огневых позиций была закончена, Буранов пошел отдохнуть в землянку командира гаубичного дивизиона. Лучше бы, конечно, поспать полчасика на свежем воздухе, но там либо комары не дадут уснуть, либо проспишь все на свете. А в командирской землянке у аппарата сидит телефонист — он разбудит, когда надо. Час тому назад Буранов отправил сюда своего адъютанта, теперь тот спал на узкой коечке, накрыв лицо шинелью от комаров, которые проникали в землянку, как ни дымил махоркой связист. Буранов стал устраиваться на другой койке, приказав солдату разбудить его через полчаса. У телефониста не оказалось часов, и полковник дал ему свои. То были серебряные карманные часы с двумя массивными крышками, фирмы Павел Буре. Их лет двадцать назад подарил Буранову, тогда еще молодому красноармейцу, командующий войсками военного округа за отличные действия на учениях. Красноармеец стал полковником, а часы ходили все так же точно. Буранов с ними не расставался и не променял бы на золотые.

Телефонист принял солидные часы с должным почтением и бережно положил на столик, рядом с аппаратом.

— Оккупировали землянку полностью! — засмеялся Буранов, с наслаждением вытягиваясь на твердых досках. — Хозяин придет — и лечь негде.

— Да он не придет, — сказал появившийся откуда-то ординарец. — На эн-пе останется до самого обеда. Располагайтесь поудобнее, товарищ полковник! Дайте-ка я ватничек под бок положу. Сенник-то набить я еще не успел.

Ординарец знал полковника Буранова и теперь заботился о нем так же, как заботился о своем командире.

— Ватник? Замечательно! Спасибо. Не ватник, а перина! А ты чего же сам-то не спишь, друг?

— Да я только что пришел. Батарейцам нашим подсоблял. В одну ночь-то управиться трудновато. Я враз с вашим лейтенантом пришел. Он только-только заснул, а наказал разбудить себя через полчаса. А что за сон — полчаса?

— Верно, — сказал Буранов и обратился к телефонисту: — Значит, так: меня разбудишь через полчаса, а адъютанта не будить впредь до моего особого приказания. Понятно?

— Так он же приказывал побудить, товарищ полковник! Серчать будет.

— Ничего. Его приказание я отменяю. Понятно?

— Понятно! — отвечал телефонист.

Он, как и все другие, знал, что у Буранова есть особые причины беречь своего адъютанта: это был человек не совсем обыкновенный. Случилось так, что в первый же месяц войны лейтенант Егоров, всюду, как тень, сопровождавший командира полка, в ту пору еще майора, был тяжело ранен осколками гранаты, брошенной из засады в автомобиль Буранова. Раненого эвакуировали в глубокий тыл — в Сибирь. Буранов уже не чаял увидеть его живым, так как полковой врач определил: девяносто девять шансов за то, что лейтенант умрет в дороге — и до госпиталя не дотянет. Буранов не забыл верного адъютанта, но никаких вестей от него не было, повидимому, врач оказался прав... Прошло полгода. Была зима. В командирскую землянку вошел желтолицый, грязный и оборванный мужчина с длинной редкой бородой. Буранов посмотрел на него с удивлением. Но вошедший вытянулся по-военному и молодым голосом доложил:

— Товарищ командир полка! Лейтенант Егоров прибыл в ваше распоряжение.

Голос — это было все, что осталось от прежнего Егорова. Буранов бросился обнимать его.

Оказалось, лейтенант ухитрился раньше времени выписаться из госпиталя и добраться до Ленфронта. В мороз шел он пешком через Ладогу, раны его еще не зажили. Но он хотел найти своего командира и «прорвался в кольцо блокады»,

Прошло уже много времени со дня, когда растроганный Буранов обнял «выходца с того света». Егоров поправился, окреп и вновь занял свою прежнюю должность. Только теперь он стал еще молчаливей и казался гораздо старше своих лет. Полковник же продолжал относиться к нему, как к выздоравливающему, что огорчало и сердило адъютанта...