– Прошу оставить мне жизнь.

– Приступайте к работе, – зло бросил Функ. – Утром я возвращусь в Германию, Курцу приказано систематически докладывать мне о вашем поведении. В случае… Саботаж – ваш смертный приговор, герр Можайцев.

– Хорошо, буду работать, – сказал Можайцев, пожимая плечами. – Но когда я требовал, чтобы вы прибыли сюда, я имел в виду не только надежду получить свободу, мне хотелось в вашем присутствии произвести один очень важный эксперимент. Успех эксперимента решает судьбу моих установок, возможность использовать их в любое время по вашему указанию.

– И вы хотите?…

– Прошу вас задержаться в вольфшанце хотя бы на день, не пожалеете.

– Хорошо, – подумав, согласился Функ, – буду смотреть ваш опыт с установками.

Когда Можайцев вышел, он обернулся к Курцу:

– Мне что-то не нравится тон, каким разговаривал этот русский. Не спускайте с него глаз.

За один день Можайцев не управился. Прошли еще одни сутки, в течение которых он не покидал помещения бункера с пультом управления. Потом позвонил и пригласил Функа прибыть на эксперимент. Тот пришел в сопровождении Курца. У входа их встретил Генрих Шольц.

– Можайцев что-то задумал, – предупредил дрожащим от волнения голосом. – Он закрылся в помещении, где находятся генераторы тока высокого напряжения и пульт управления, пристроил зачем-то к нашим приборам свой аппарат…

Функ двинулся было вперед, но Шольц схватил его за рукав.

– Ни шагу, – крикнул он в отчаянии. – Можайцев колдовал тут всю ночь и теперь спрятался от нас за электрический барьер.

– Где он сам? Я хочу говорить с ним, – ничего еще не понимая, рассердился Функ. – Хочу видеть его.

– Вы увидите его, сейчас я устрою это, – заторопился Шольц. Он бросился к стене и с усилием оттянул в сторону броневую заслонку, за которой оказалось пуленепробиваемое стекло. – Смотрите, вон Можайцев.

Помещение бункера было залито электрическим светом, детали механизмов сверкали металлом. Можайцев стоял, прислонившись к столу, с укрепленным на нем его аппаратом и смотрел в упор на Функа. Улыбался.

– Послушайте, Функ, – он поднес к губам микрофон, – вас, безусловно, интересует, что я собираюсь делать, не так ли?

– Да, да, конечно, ваш эксперимент…

– Вздор, – Можайцев нахмурился. – Вам известно, какую клятву я дал в Норвегии? Курц ведь говорил вам – я уничтожу ваше вольфшанце вместе с моими установками. Вот сейчас я это сделаю, – он повернулся к столу и стал что-то делать. – Я подвергну вас и ваших людей «специальной обработке», Функ. – Он неожиданно рассмеялся. Функ в ужасе отшатнулся, к стеклу приник Гюнтер Курц, схватился за телефон.

– Вы совсем спятили? – зарычал он. – Откройте, ну, я вам говорю? Какого черта вы там ковыряетесь?

В телефонную трубку было слышно, как Можайцев шептал про себя: «Жерло вулкана… Сейчас вы увидите… Жерло вулкана…» И вдруг Гюнтер Курц все понял: и телекамеры и грот, в котором был схвачен Можайцев, – для отвода глаз, а аппарат Можайцева для подачи радиокоманд припрятанным им где-то гостинцам Прайса… В трубке продолжало шелестеть: «Разверзнется… из земных недр…»

Курц глухо, по-звериному завыл и бросился к выходу… Но было поздно, Можайцев сделал свое: земля тяжко вздохнула и вспучилась, откуда-то из самых недр ударили фонтаны пламени, какие-то доли секунд они бежали навстречу друг другу, потом замкнулись кровавым частоколом, на острие которого повисли скалы, поднятые ввысь невиданной силой. Массы земли и камня рассыпались, плавились и точно в гигантскую воровку втягивались в невидимое жерло. И вдруг земля задрожала под ударами снизу, гигантское пламя стеной взметнулось на огромную высоту, ушло к звездам, будто чьей-то рукой стертым с небосклона. Не стало ни гор, ни «Каньона смерти», ровная, покрытая валунами долина, обугленная, безжизненная и зловещая, расстилалась теперь там, где еще несколько минут назад скрывалось «волчье логово».

Карл Функ был потрясен настолько, что слег в больницу. Вольфшанце, стоившее огромных денег, перестало существовать. Впустую ушло и время, которое потребовалось на его строительство, погиб двойник Функа, посланный на встречу с Можайцевым. Функ был в бешенстве. Он советовался со своими ближайшими помощниками: арестовать Гросса не имелось юридических оснований, да и шума в печати следовало всячески избегать, поскольку вольфшанце было величайшей тайной Функа; ликвидировать Гросса с помощью наемного убийцы не такое уж простое дело – он человек смелый, сильный, всегда имеет при себе оружие, безусловно, ожидает чего-нибудь подобного и потому начеку; но самое, пожалуй, главное – гнев Функа в этом случае не получал должной разрядки, – смерть Гросса была бы незаслуженно легкой. Функ решил разделаться с ним иначе. В газетах поднялась травля «красного» инженера, вспоминались различные эпизоды из его деятельности, ему ставилось в вину нежелание сотрудничать с властями в подготовке к взрыву – на случай военных осложнений – важнейших объектов на территории ФРГ. Положение Гросса осложнялось еще больше потому, что его сестра возбудила бракоразводный процесс, не хотела быть женой «воскресшего из мертвых» эсэсовского убийцы Шванке. Рассвирепевший Шванке, усматривая в «бунте» жены влияние ее «красного» брата, постарался подлить масла в огонь. В результате всего этого талантливый специалист-строитель, несмотря на все усилия, работы для себя получить теперь не смог. В нем все более зрела мысль о переходе в ГДР. Однако осуществить свое решение немедленно он не имел возможности – прежде всего следовало урегулировать семейные дела, помочь сестре. Затем – надо выждать подходящего случая, чтобы провести эту операцию наверняка. Гросс ничуть не сомневался – стоит ему споткнуться, и его уничтожат. Несколько раз он посетил Западный Берлин, но к Бранденбургским воротам и близко не подходил, формально – он искал работу. В это тяжелое время он с величайшей благодарностью чувствовал моральную поддержку Эрики, своего верного друга.

В одну из таких поездок Эрика сопровождала Гросса в Западный Берлин. Там, неожиданно для них, произошла встреча с Шванке-Дитцем.

Под вечер Эрика Келлер перешла пограничную линию у Бранденбургских ворот, взяла такси и направилась по известному ей адресу. Через полчаса машина остановилась у подъезда большого нового дома. На площадке третьего этажа Эрика остановилась: на двери квартиры виднелась медная пластинка, на которой было выгравировано – доктор Ирма Эрлер. После некоторого колебания Эрика позвонила. Ей открыли: да, да, профессор Эрлер дома, она ожидает фрейлейн Келлер…

Эрику проводили в кабинет. Из-за письменного стола ей навстречу поднялась Ирма Эрлер, хрупкая, женственно изящная. Пристально посмотрела на журналистку своими точно распахнутыми на весь мир огромными голубыми глазами, поправила локоны светлых волос и протянула руку:

– Я давно слышала о вас, читала ваши книги…

– Вам передали рекомендательные письма? – осведомилась Эрика.

– Да, конечно, не беспокойтесь, я доверяю вам. – Эрлер жестом пригласила ее садиться.

У Эрлер был странного тембра голос, неподражаемо волнующий, задушевный, выражающий своими нюансами, пожалуй, не меньше, чем словами. С нескрываемым любопытством рассматривая друг друга, женщины опустились на диван. Ни одна из них и не подозревала, что по ту сторону границы, в ФРГ Ирму Эрлер обрекли но смерть и что рука убийцы уже занесена над ней.

Беседа длилась допоздна. Эрику интересовало буквально все – она хотела написать об Ирме подробный очерк для гамбургского журнала «Шпигель». Эрика была наслышана об этой женщине, считала ее совершенно исключительной и заранее радовалась тому, что в работе о профессоре Эрлер ей, собственно, почти ничего не придется домысливать, настолько необычен, интересен и красочен жизненный путь этой женщины. Однако Ирма Эрлер оказалась на редкость скромна, порой просто застенчива, рассказывала о себе неохотно. Отец – преподавал физику в университете Геттингена. В годы второй мировой войны принялся агитировать коллег против проведения работ по созданию атомной бомбы, был выдан гестапо и брошен в лагерь уничтожения Дахау, где и погиб. Дочь пошла по стопам отца – она примкнула к подпольному антигитлеровскому движению, в сорок четвертом году была схвачена агентами службы безопасности – СД и сослана в Освенцим. Наступление Советской Армии спасло ей жизнь, гитлеровцы не успели уничтожить всех узников. Потом упорные занятия физикой – ив этом она не изменила памяти отца. Она стала выдающимся ученым, специалистом по атомной физике, написала несколько крупных научных трудов. Совсем недавно работала в научно-исследовательском центре ядерной физики в Дубне, под Москвой, а также знакомились с работами советских специалистов-атомщиков и принимала участие в одном особом эксперименте. Ну, вот и все. Да, с нею проживает ее старушка-мать, которая в настоящее время находится в больнице – при словах о матери лицо Ирмы Эрлер исказилось, губы задрожали: болезнь мамы, по-видимому, неизлечима. У доктора Эрлер есть сын, названный в честь замученного гитлеровцами дедушки Гансом. Он офицер, служит в подразделении Народной армии на границе с ФРГ. Теперь, кажется, все.